Оттепель. Льдинкою растаю на губах - Ирина Лазаревна Муравьева

— Смотри, Мячин, какая певица, — сказал он, играя желваками. — Ну, прямо для «Националя»!

Мячин рассеянно посмотрел на Дину и тут же отвернулся.

— Да я ее видел уже! Пантера. Мне такие не нравятся. Слушай, ты серьезно считаешь, что мы с тобой можем снять этот фильм?

— Какая тебе разница, что я считаю? Дело не в том, что я считаю, а в том, что ты — дебютант. Это раз. И еще в том, что сценарий должен получить «добро». Это два. Вернее так: сценарий должен получить «добро». Это раз. А ты — дебютант. Это два.

Шашлык был удачным, ни один кусочек не подгорел. Разговаривая, они незаметно выпили всю водку, осталось только немного красного вина в кувшинчике.

— Папа, закажи мне еще лимонаду, я пить хочу! — попросила Ася.

— Пей на здоровье! — И Хрусталев плеснул ей в стакан красного вина.

— Ты что? Я не буду! Мне же тринадцать лет!

— И что? Раз отец разрешает, так пей. Попробовать можно.

Она вдруг насупилась.

— Не буду. И больше меня не проси.

Егор одобрительно закивал головой:

— Не девочка, а партизан!

— Что-что ты сказал? — И вдруг Хрусталев поперхнулся.

— А что я сказал? «Партизан» я сказал. Не девочка, а партизан. Вот и все.

— Да нет, ты не понял! Кто у нас директор «Мосфильма»? — Хрусталев скорчил строгую мину, сдвинул брови, а левый уголок рта немного приподнял. — Узнал? Вот именно: Пронин! А Пронин-то ведь партизан!

Тут Мячин вскочил.

— Да, верно! Ты эти его мемуары читал?

— Да кто их читал? Их прочесть невозможно! Два тома вранья! Но зацепка! Зацепка, Егор! Где у Кости действие происходит? В партизанском отряде, так? Так. Кто главный герой? Партизан. Значит, если вдолбить Пронину, что это его сраные сочинения навеяли Косте сюжет, он может «добро» дать!

— Но муть-то ведь эту придется цитировать?

— Ну, и процитируем! Завтра пойду в магазин, куплю оба тома и буду цитировать.

— А как мы к нему попадем, к самому-то? К нему не пускают.

— Измором возьмем, вот и все. С двенадцати ты попотеешь в приемной, а с трех я сменю. В уборную выйдет, тут мы и…

— Папа, — Аська легонько потянула его за рукав. — Нам с тобой в шесть нужно маму забрать.

— Ах, да! Нужно маму забрать. Тогда я с двенадцати лучше, а ты, Егор, с трех.

Подбросили Мячина до общежития, крепко пожали друг другу руки. Аська сказала:

— Вы, папа, похожи на двух мушкетеров.

Глава 6

Ася еще спала, когда Хрусталев, постучавшись, вошел в приемную директора «Мосфильма» Семена Васильевича Пронина. Секретарша вскинула выщипанные бровки.

— Вам, товарищ Хрусталев, разве назначено?

— Нет, мне не назначено, я подожду.

Секретарша пожала плечами.

— Какой вы, однако, упрямый. Товарищ Пронин не примет вас без записи.

— А я подожду. Ведь я вам не мешаю?

— Да мне что? Хотите — сидите.

Хрусталев просидел ровно два часа. За дверью гудел голос Пронина, изредка прерываемый робким мышиным писком. Наконец выскочил какой-то щуплый и маленький, с потрепанным портфелем под мышкой и, не взглянув ни на Хрусталева, ни на секретаршу, засеменил к двери. Через пять минут после этого на пороге вырос сам Пронин, суровый, со слегка приподнятым левым уголком рта, богатырского сложения человек, на крепком лице которого только фиолетовые червячки, расположившиеся вокруг большого носа, говорили о том, что у директора «Мосфильма» скачет кровяное давление. Не обращая внимания на Хрусталева, быстро пересек приемную. Хрусталев бросился за ним. В коридоре было пусто. Пронин торопился в уборную.

— Семен Васильич! Я только на пару минут!

Пронин досадливо отмахнулся и, не оглянувшись, скрылся в уборной. Хрусталев выждал то время, которое нужно трезвому и серьезному человеку на то, чтобы расстегнуть ширинку, и вошел следом. Пронин стоял над писсуаром. Хрусталев пошаркал ногами и покашлял.

— Семен Васильич, я бы вас не стал по пустякам беспокоить, но тут вот сценарий покойного Паршина…

При слове «покойного» спина Пронина слегка напряглась.

— Так вот: есть сценарий покойного Паршина, — с нажимом повторил Хрусталев, — и действие в этом сценарии навеяно вашими воспоминаниями. Помните, у вас там есть эпизод про мальчишку, который попадает к партизанам?

Пронин деловито застегнул ширинку, быстро сполоснул руки.

— Товарищ Пронин, — уже с нескрываемой злобой сказал Хрусталев. — Вы меня разве не слышите? Или, не дай бог, даже не видите?

Пронин скользнул по нему равнодушным взглядом и припустился обратно к своему кабинету. Теперь он шел быстро, почти бежал, и Хрусталеву показалось, что эта внезапная скорость говорит о том, что ему все еще неприятно слово «покойный» и он не хочет иметь к сценарию «покойного» Паршина никакого отношения.

Мячину нужен был костюм. В крайнем случае пиджак. Нельзя же было идти на прием к директору в одной рубашке или в заношенном свитере. Костюма у Мячина не было, но был близкий друг — Александр Пичугин, которого все звали Санчей. Пичугин работал в хорошем ателье, сам шил как бог и никогда не отказывал «своим» в том, чтобы на день-другой одолжить им пиджак или даже костюм. Егор ворвался в ателье ураганом.

— Санча! Выручай! У меня встреча с директором! Мне нужен пиджак! Вообще хорошо бы костюм… Сорок восьмой размер, но плечи лучше пятидесятый.

У Александра Пичугина были мягкие, немного женственные движения, длинные ресницы и насмешливая, хотя всегда почему-то грустная улыбка.

— Я-то тебя выручу, Егорушка. А ты вот меня все только обещаешь взять художником на «Мосфильм». Придется мне здесь прозябать…

— Ну, слово даю! Вот запустим картину, ты сразу приступишь!

И тут он осекся. Девушка, вошедшая в ателье, напоминала русалку. У нее были светло-зеленые глаза. Мячин не представлял себе, что человеческие глаза могут быть такого цвета. Но дело не только в глазах. Ее облик, немного чуждый всему миру, его суете, ссорам, склокам, тревогам, как будто она родилась из шумящей, морской нежной пены, прожег душу Мячина. Рассудок его помутился.

— Марьяна, сейчас! — сказал ей Пичугин, как близкой знакомой.

— Скорее, пожалуйста! Ты знаешь ведь, Санча, что я тороплюсь.

И голос у нее был необыкновенный. Принято, конечно, сравнивать женские голоса со скрипкой, соловьем или арфой. Но ее голос ее был похож на подснежник. Слегка глуховатый и хрупкий, мерцающий.

— Девушка, как вас зовут? — хрипнул он, забыв, что Санча только что назвал ее Марьяной.

— Марьяна. — Она улыбнулась.

— А, верно! Марьяна. Ведь он же сказал. Послушайте, Марьяна…

Она отвернулась, и легкая досада мелькнула в ее зеленых глазах.

— Я понимаю, понимаю! — заторопился Егор. — Я понимаю, что к вам все время пристают,