Видения Коди - Джек Керуак

Мне принадлежит всё, потому что я беден.

У меня rêves[11], на кровати на крыльце многоквартирного третьего этажа, и в любой миг могу я перевернуться, погубить равновесие изъеденного крыльца и рухнуть вниз со всей конструкцией, либо перевернуться и выпасть из постели сквозь чахлые поручни – Это крыльцо меня убивает – оно как Муди-стрит над крыльцом «Текстильной столовки» – Многоквартирка, О горе, посреди лесов с Филиппиновойнами, а также «Дрейкэтом» – Майк и Жаннетт, и Рита по преимуществу там – Я болею, оттого и постель, как у Маргарет Коул в сне болею-на-крыльце-но-сперва-история – леса эти зелены и принадлежат той вверх-внизной холмистой чахлой деревеньке у озер, что напоминает холм «Хорэса Манна» и п/х «Дорчестер» у его подножья.

А днем ранее невероятно волнующий совершенный сон – Мне велели отыскать путь обратно к Кингзбриджской Больнице – начал с (из того же призрачного Потакетвилля две недели назад вымахали небоскребы Лоуэлл-центра) горы Вернон или Крофорд-стрит, на холмистой части, что ведет к соснам подобья «Северного Лоуэлла» – и Дорога стала одной из тех новехоньких намасленных песчаных дорог, что идут мимо всяких мест, холмов, где я немного грезо-скользил, а в действительности три года назад по-настоящему-катался на колесах – сквозь такие леса, мимо едет несколько «американских» машин, прямиком ведя к Больнице, где стены, двери (то же место три недели назад разбомблено артиллерией) и то же место, где пациенты перешучивались со мною в большой палате всякими затейливыми шуточками и креслами-каталками, вихревыми ваннами (и тот сон про артиллерию, мы начали в больнице, но переместились кпереди, в ночь, Макартур, бум, вражеская земля и город, но вернулись). Эта «Гарднерова» песчаная дорога идет среди лесов, где (возле песчаной отмели) моя Ма и я когда-то переехали в многоквартирник и на хилое крыльцо, похожее на Майково – среди лесов, где также есть холмы, что начинаются в Нагорьях Бладуорта и идут до самых до громаднейших горок Гардинера, Мэн, через закаты и Севера, что длятся еще дальше до Гренландии водоразборных колонок, через каналы, а канал это то, что Фортье и мы дома в Гершоме, но также и в Сэйлеме сплавляли в Бостон, призрачный канал, отнюдь не скучный, да и как бы то ни было большой дом, вроде цоколя Лоуэллской средней школы, Сэйлемского цоколя, квартир театра «Парамаунт» (на Таймз-сквер), такой обширный и солнечный, и единственная большая с высоким потолком богатая стеклянистая-на-полу громадная комната на одного, с которой приходилось мириться Коди в сне прошлой ночью перед нашим с ним рандеву с сенсуалистами, у которых были девушки, трава, и из мексиканской квартиры (Медельин) та скатерть (та пушистая мягкая постель и мягкий стол, что за радость их припоминать! черт! —).

Этот филиппинский лес вокруг дома Майка тот же самый, что и во сне с большим двором «Хорэса Манна», и он в точности как участок Больницы, бледно-зеленый, предвечерне зеленый (Ах тот расслабон у Кингзбриджа! вот и говорите о своих Туро и Камарильо), сон об усадьбе на западном берегу Майк-вперед реки Хадсон, деревьях Версаля – в котором был Герцог Грингас, а потом настоящие перемещения пехоты, а однажды росчисть в джунглях со снайперами и соломой – Филиппины сиречь Майковы леса, я думаю, на другом уровне, чем леса Озерного вида Чета Васки, также Северные Сентрал-Сити, и, может, даже пологие холмы Айовая с легавыми и стволами, и связаны с другой частью западного берега Хадсона в краснокирпичье – Больничные вихревые шуточки, как приколы жестокой иглы садистских врачей в Японской войне и фактически в самой Японии, когда в темных сумерках я увидел того япского мальчишку в холодной лондонской шляпе – О обширные аркады того Лондона! с моим отцом! и ночи с ливерпулской бандой. Тони Беро был с Герцогом Грингасом.

Сенсуалистами были Ричмен и тот парень с Гленнона, возле которого я жил, где имели место поджоги матрасов, 40-я улица за большой высокой Таймз-сквер, где я всегда отыскиваю себе зрелище на блескучем углу яблочных пирожков, зрелище внутри и всегда Бруклинское (с высоким обалденным балконом), я его достигаю посредством Линноликого бурокирпичника, оставляя за собой печальные горести Нэшуа, где мой отец либо одноног, либо сам Луиз в усеченном доме, и Нэшуа как Эсбёри-Парк и городки Нин и Пола на Юге (из-за одной Главной улицы), где недавно у меня был роман с девушкой и выдал грабли в костровую ночь – страна эта безымянно уходит назад через северолеса Васки и Кинга, и зубчатого Колорадо, наверное, можно было бы сказать той чертовой трагической темной водоразборной колонке у подножья холма, где чистят картошку, О Раб!

И Бетезда, ранняя ночь, что я провел, думая о своей СУДЬБЕ, до чего невозможно мне умереть (с утратою, то есть), из-за навигацких карт, надо-сделатей, ВЕРХОВНОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ, а снаружи еще и дождь; было первое, не второе отделение, когда позволил себе думать в понятьях судьбы, очевидно, потому, что вскоре я выписывался и возвращался на торговый флот – осознавая Мэриленд, мэрилендский лес в ночи, дождь по Глухомани, зашел в ванную покурить и подумать, ровно как недавно в Кингзбридже ходил срать и размышлять – Стало быть, позже я стал осознавать сморщенные сигаретные пачки и Артура Годфри на солнечном крыльце (кое было раньше чокнутей сосновым люком), словно действительно зависший пациент, покуда парень не сказал: «Петушья погода» чтоб поменять мне представленья – что в Нэшуа или Кингстоне Главная улица, маломальчики Америки врубаются в городки, проще некуда, у Лоуэлла есть районы, боро у Нью-Йорка.

О тот сон о Коди, вчера ночью тот был весь внимателен, как на самом деле никогда или же лишь очень редко – в костюме, костюмы всегда на нем выглядят новыми, волосы дикие и кустистые, не потому что невычесываемы, а их ерошили при питье кофе, в воодушевленье трепотни-в-барах широкой чокнутой темной и пыльной нью-йоркской ночи – Вот мы на тротуаре, вроде парижского тротуара из сна кино-театра-Бьюферд-парка, прощаемся с сегментом или группой, а потом вместе направляемся к еще более поздним, еще чумовее вечеринкам – я и говорю, вроде Эррола Флинна и Брюса Кэбоу, но уж гораздо битей и страньше, на самом деле не таким простым и менее непостижимым. До чего ж трагичны были тротуары – по заказу Жюльена, когда он во сне вернулся или возвращался из мертвых в квартирном доме с лифтом, и его мать, милая, белоликая, в кои-то веки желает со мной поговорить, трагедия, стало быть, в самом тротуаре спереди. Фактически, Коди и я были где-то поблизости, что похоже на Шеридан-сквер (чайная греза про ФБР), быть может, Дени Блё одним из тех солнце-кошенных дней у Ника, когда он вернулся из Бразилии в реальной жизни, но на самом деле новая Шеридан-сквер, что мне в последнее время является (откуда все эти посланья?), которая, думаю, связана с Дэнни Ричменом, но связана положительно (с печальными греческими обжорками, в которые я врубался в 1939-м) с девушкой – той бледной милой девушкой, что лежала, словно огромная мягкая устрица (Бев Уотсон) на тахте после бессловесного соглашения, что она разоблачится и отдаст себя моей руке, хотя к тому времени колгота сдвинулась с Шеридан-сквер в дом в Мэне или Лоуэлле. Дальше мы с Коди в темном коридоре сенсуалистов; заваривалась вечеринка; я договаривался насчет девушек; Коди, впервые, следовал за мной и давал мне все делать самому. В других снах, когда я еду в Сан-Франсиско повидаться с ним, и мы спускаемся с могучих холмов на машине, однажды он выпал из машины в одной из своих попыток показать трюки езды, я раздраженно прикрыл глаза умереть, но он чудесным манером запрыгнул обратно в машину и выправил ее – в Сан-Франсиско я следую за ним, либо один подымаюсь по длинным вавилонским лестницам (и на пароме тоже), что как лестница на Валтасаровом пиру в «Нетерпимости» Д. У. Гриффита, чтобы найти девчонок за перевалом и вниз к бассейну, маленькая милая итальянская группа, которой я так больше и не нашел у ся в снах, но, думаю, уже повстречал и потерял недавно в реальной жизни – Вот сидели там Коди и я – я смотрел в скатерть – думая: «Я устал, мы слишком много чего делаем, надо мне сбежать от Коди, чтоб хоть как-то отдохнуть, но теперь он следует за мной, мне это никогда не удастся». Мы улетели по Ч и пялимся на дикие узоры скатерти, которые к тому же дорогие сердцу знакомые клетчатые узоры обжорки под вентиляторами на потолке оклахомских придорожных таверн, а также и как скатерть Мехико. Самое главное, Коди сдался и следовал не за мной, а за кем угодно милым, хорошим и добрым на свете, как если б умер и пришел ко мне повидаться до своего отъезда, черт бы драл, в вечность. Таков был сон вчера ночью. И Коди давал остальным разговаривать, в кои-то веки был улыбчивым и смущенным слушателем, как Ирвин или все, кого ни возьми – Он сказал что-то: «Я вернусь лишь ненадолго, но пока я тут, ты должен обо мне заботиться, понимаешь? – тебе надо следить, чтоб мне не становилось одиноко, я никого в этом твоем кафетерии на Четвертой улице или Бауэри не знаю. Даже не хожу в то высокобалконное кино на Ви-сквер, Бруклин слишком безумен, Эльки сбивают меня с толку, каналы, маленькие белые домики, суда к востоку или западу, и эта водоразборная колонка у подножия холма, где ты чистишь картошку, я со всем этим ничего общего не имею – Я в твоих руках целиком и полностью, как ты был во Фриско, когда я запрыгнул обратно в машину, что шла на полной скорости – Я хочу встречаться с людьми и дефками – отведи меня к белой, к мягкой, что была у тебя на тахте – О это холодный темный город, чувак». Мы говорили и курили с сенсуалистами. Однажды мне был сон, что шла вечеринка в унылом домике, стоявшем на отшибе на свалке-пустыре по другую сторону от Бруклинского моста, старый кирпичный дом восемнадцатого века со складом и щипцами, а внутри гудела оргия, негры-моряки, Ирвин Гарден, девушка стояла на коленях, как вдруг Бруклинский мост загорелся, а этим людям было все равно, только диким буржуа, что бегали по Мосту, рискуя жизнью с собаками подмышками. Этого Коди не понимал; он понимал только Фриско и взмывающие чумовые белодомные холмы, где некогда жил мой отец и отверг меня, в тот раз, когда я сказал буу! у него в погребе, как я тогда думал, призраку, а то были всего-навсего мистер и миссис Старье, а он играл с парнягами, которых я знал раньше, в краснокирпичном переулке между «Б. Ф. Китом» и Складом на Бридж-стрит, Лоуэлл, Масс. Стало быть, я не только заботился о понимании Коди, но и оберегал его от ужасов, которые он, в отличие от меня, не умел впитать. Да, он был странен, детск, и словно б, как я и говорю, уже умер или был иначе изувечен в С.-Ф. и явился повидать меня перед каким-то печальным путешествием, из которого ему не судьба была возвратиться – значит, естественно, я этим воспользовался, приложил силы и устроил лучшую балёху с сенсуалистами, то был некий темный двусмысленный провал, но мы с Коди вскочили и все сделали. Этот сон шел за тем, что был про Крофорд-стрит в Лоуэлле и Кингзбриджскую Больницу, словно заменяя его по особым причинам, когда я решил поспать еще. В следующий раз, когда мне приснится Коди, а такие сны редки, я его отмечу: теперь же пусть единственный другой вспоминабельный сон о Коди, что был у меня, послужит нашим прирастающим целям – это будет тогда полный Коди —