Город за изгородью - Эли Фрей

О-у-у…

О-у-у…

Это так печально трубят другие шахты, сообщая о происшествии.

Распахиваются окна. Хлопают двери. На улицу выбегают люди.

– Что произошло?

– Восточные горят…

Топот ног. Встревоженные голоса. Люди бегут в одном направлении – туда, где произошел взрыв.

Да что же это я сижу, развалившись? Мне нужно туда! Там же отец! И брат!

И я уже несусь по пустырю, обгоняя толпу, перепрыгиваю через развалины и ямы. Бегу по шпалам железной дороги.

Перепуганная толпа.

Дыма столько, что нечем дышать. Протискиваюсь вперед, расталкиваю толпу локтями. Упираюсь в натянутые ленты и ментов.

– Куда прешь? Оцеплено все!!! – рявкает один из них.

– Там мой отец! Он на шахте! И мой брат тоже! Мне нужно к ним!

– Спасатели скоро будут. Найдут твоих. Вытащат, – говорит он с уверенностью. И мне хочется поверить. Мне остается только вцепиться мертвой хваткой в красно-белые ленты и смотреть, как в небо уходит столб черного дыма.

Дым. Духота. Люди кашляют. Слышатся взволнованные, испуганные голоса. Кто-то плачет, кто-то кричит. У всех этих людей родные и близкие работают на шахтах. И все они думают сейчас об одном. О том же, о чем и я.

«Только бы не моя семья».

А потом я вспоминаю о матери – она должна была быть на комбинате, когда произошел взрыв. Я мчусь в сторону комбината и встречаю ее на полпути – встревоженную, растерянную, плачущую.

Мы обнимаем друг друга. Я чувствую, как ее тело сотрясается в рыданиях.

– Все будет хорошо, мам… – говорю я. – Говорят, что взрыв произошел на поверхности. А они были на глубине… Далеко от очага аварии. Их не зацепило. Вот увидишь – скоро спасатели разгребут завал и вытащат их.

Мы идем в сторону оцепления – но не лезем в гущу толпы. Тут стоят люди, которым просто больше некуда идти в такое время. Мы не можем разойтись по домам.

– Кит! Кит! – слышу я взволнованный голос позади себя. Поворачиваюсь и вижу Ханну.

– Ханна! Что ты тут делаешь?

Она кидается мне на шею. От ее волос сладко пахнет шампунем – я зарываюсь в них носом, – и сладкий аромат перебивает горький запах дыма.

– Мы прибежали сюда сразу после аварии. Здесь много наших, взрослые предлагают помощь – разгребать завал, пока спасатели в пути. Предлагают лекарства и транспорт. А мы с ребятами раздаем воду и маски от дыма, держи. – Она протягивает мне повязку и бутылку воды. – Мне так жаль, Кит… Так жаль. Я уверена, их спасут. – Ханна гладит меня по руке и уходит дальше – раздает маски тем, кто их еще не получил. А мне бы очень хотелось, чтобы она осталась со мной.

Она обходит всех, каждому говорит глупые подбадривающие слова, обнимает плачущих женщин. Она снова такая, какой была раньше. Смелая, сильная, готовая всем помочь.

В толпе я замечаю еще одно знакомое лицо – Архипа. Что он тут делает? Насколько я знаю, его родители тут не работают. Кто-то из близких? Я не подхожу к нему – не думаю, что смогу сказать ему хотя бы пару слов.

Думаю о том, подходила ли к нему Ханна? Протягивала ли ему воду и марлевую повязку? Говорила успокаивающие слова?

МЧС и пожарные приезжают через полчаса. Еще через час мы видим, как прилетает вертолет.

Появляется первая информация – после взрыва в шахте находилось пятьдесят человек.

Спустя три часа после аварии на поверхность выводят тридцать человек.

Я вглядываюсь в черные от грязи лица шахтеров, в их перепачканную и местами рваную одежду – пытаюсь узнать в них отца и Глеба. Но не узнаю…

Еще через полчаса или час найдены первые две жертвы.

В ушах – зловещий гул.

«Только бы не…»

«Только бы не…»

Но это не они.

Это Вячеслав и Мария Бойко.

Родители Архипа.

Как они оказались на шахте?

Я смотрю в его сторону – он разговаривает с каким-то мужчиной. Разговаривает тихо, смотрит серьезно. Он спокоен. Мужчина обнимает его за плечи и куда-то уводит. Возможно, это друг семьи.

Черт… Это я должен был быть на месте этого мужчины. Я должен был подойти к Архипу. Ведь он сделал бы это для меня… А я из-за своей гордости даже не подошел к нему…

Смотрю на маму – нет, я должен быть с ней. Нельзя оставлять ее одну.

Из тридцати вышедших на поверхность горняков шестерых увозят в больницу с переломами и ожогами. В толпе говорят обнадеживающие слова – кто-то слышал, что вентиляционные стволы работают нормально. В шахту поступает воздух. Значит, люди внутри не умрут от недостатка кислорода.

Ханна со своим маленьким отрядом снова появляется в поле зрения – на этот раз они раздают всем пледы, пытаются напоить людей горячим чаем и накормить бутербродами.

Когда темнеет, двое шахтеров, друзей отца, те, у кого был сегодня выходной, отводят меня и маму домой.

– Вам нужно поспать, – говорят они. – Все будет хорошо – нам сообщили, что сюда едут еще двадцать спасателей. И дополнительная техника.

О каком сне может идти речь?

Мысли о том, что отец и брат сейчас находятся там, на глубине четырехсот метров, отрезанные от остального мира завалом, сводят с ума и меня, и маму.

Мама сидит, уставившись в одну точку, отгородившись от меня и от всего мира толстой стеной своего аквариума.

Я сажусь к ней на кровать. Держу за руку и повторяю одно и то же.

– С ними все будет хорошо… Их спасут, вот увидишь.

Так проходит ночь.

А в 8:30 утра к нам снова приходит друг отца. От него мы узнаем, что на шахте обнаружено еще пятеро погибших горняков.

Среди них – Глеб и Юрий Брыковы.

Будто бомба лопнула внутри. Будто не выдержала крепь в шахте, и многотонная груда руды рухнула на голову.

Мать плавно опускается на койку.

Мы долго сидим, прижавшись друг другу. Мать плачет, а у меня слезы застряли в горле. В ушах стоит звенящий гул.

* * *

Два дня до похорон.

Я прижимаюсь лбом к оконному стеклу. Смотрю на колесо подъемника вдалеке – на других шахтах. Тех, с которых люди после смены в тот день вернулись здоровыми.

«Слава шахтерскому труду!» – чернеют на одном из старых зданий шахты объемные буквы. Надпись, оставшаяся еще со времен Советского Союза.

Мне плевать на все, что происходит снаружи, – сколько народу вытащили, сколько еще погибло людей, почему взорвалась шахта. Мне плевать.

– Ты как, мам? – Я протягиваю маме чашку горячего чая.

– Все хорошо, Глебушка, – отвечает она, сидя все в той же позе на койке и принимая чашку дрожащими руками. А у меня от ее слов в голове будто раздаются удары похоронного колокола.