Миссионерский кризис православия - Андрей Вячеславович Кураев

и инстинкты, и эстетические чувства и нравственные. Можно тысячи подробностей найти в человеке, и неужели тогда и Бога придется дробить на все это множество наших антропологических изысков? А луч солнца не един с солнцем: он уже оторвался, он гаснет, он не вечен, он слабеет, и несет он в себе отнюдь не всю энергию первоисточника. Дух же Божий всегда имеет все, что есть у Отца… Так что то, что допустили отцы в своей миссионерской работе, недопустимо в догматическом богословии, да и в современной миссии эти образы уже мало помогут…

Еще более странно употребление Кириллом Писания. Иудеи, считающие Иисуса человеком, упрекают христиан строчкой из Псалтыря: «Проклят всяк надеющийся на человека». И слышат в ответ: «Но в Псалтыре же сказано: «"человек мира моего, на него же уповал". Человек же тот — это Христос» (Пс. 40,10). Продолжение этого стиха: «Евший хлеб мой, поднял на меня пяту». Христос эти слова относил к Иуде (Ин. 13,18; Деян. 1,16), св. Кирилл — к Самому Христу (Житие Константина, 10)[64]…

А дальше идет фрагмент, который издатели жития из Троице-Сергиевой Лавры вообще предпочли вырезать, сказав, что оно «представляет трудности при переводе»[65]. На самом деле никакой трудности перевод не представляет, просто герой жития в этом месте ссылается на апокрифы[66].

Житие сообщает также о диспуте Константина с неким иконоборческим патриархом «Аннием». Возможно, это был ушедший в отставку патриарх Иоанн Грамматик, однако «рассказ агиографа об организации диспута между Константином и Иоанном Грамматиком в настоящее время вызывает единодушные сомнения всех исследователей. После восстановления иконопочитания в 843 году ни разу не вставал вопрос о возобновлении публичных споров с «иконоборцами». С другой стороны, поскольку Иоанн Грамматик пользовался репутацией несравненного полемиста и оратора, сумевшего с помощью «диалектических» доводов обратить в свою веру многих противников, то в житиях ряда святых — современников иконоборческого патриарха — появляются описания явно вымышленных диспутов, в которых святой одерживает полную победу над «ересиархом»[67].

Как бы то ни было, в житии читаем: «И сказал старец: "Если Бог сказал Моисею: не сотвори всякого подобия, то почему же вы делаете иконы и поклоняетесь им?" Философ ответил: "Если бы сказал: не сотвори никакого подобия, то был бы ты прав, но Он сказал "всякого", то есть лишь достойное"» (Житие Константина, 5). Но в Писании сказано именно «никакого изображения» (Исх. 20,4; Втор. 5,8). Довод Константина был бы допустим, если бы там стояло «всякого». Но для 14-летнего мальчика[68] простительно… Правда, для оценки достоверности этого житийного рассказа надо еще учесть, что учителем св. Кирилла был именно иконоборческий философ Лев, епископ Солунский[69].

Так что даже в тех редчайших случаях, когда мы что-то узнаем о былых миссионерских диспутах, оказывается затруднительным воспроизводить их в реальной полемике.

И даже если бы у нас были стенограммы с проповедями Кирилла и Мефодия, и если бы все их аргументы были замечательны, даже в этом случае мы не смогли бы их просто воспроизводить. Ведь хороший миссионер говорит именно ради того, кто перед ним. Плохой миссионер произносит заранее заготовленную речь, прошедшую семинарскую цензуру. Кирилл и Мефодий — хорошие миссионеры. Поэтому для того чтобы их ситуативные и авторские аргументы сработали, нужно найти хазара IX века и поставить его перед нами.

Раз это невозможно, то воспроизведение самых блистательных миссионерских речей прошлого бессмысленно: нет тех ушей. Это Символ веры можно веками воспроизводить слово в слово внутри православной среды. Да, есть такая глубина Церкви, где нет перемен. Но внешний мир изменчив и разнолик. Поэтому аргументы былых миссионеров, в том числе Кирилла и Meфодия, порой стоит воспринимать так, как естественнонаучные экскурсы свв. Василия Великого и Иоанна Дамаскина. Сам факт наличия таких страниц в их трудах показывает, что никакое знание не чуждо православному человеку. Но считать эти страницы нормой православного миропонимания было бы неуместно. Просто как те Отцы шли навстречу науке своего времени, так же по их примеру можем делать и мы…

В 1796 году митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Гавриил в наставлении русским миссионерам на Аляске советовал после возвещения Единобожия «изъяснять величество свойств Божиих и как мал пред Ним человек»[70]. Вполне вероятно, что проповедь о человеческой малости впечатляла жителей Аляски конца XVIII века. Но сегодняшний москвич или туляк (преимущественный адресат миссии нашей Церкви в XXI веке) вряд ли воодушевится таким тезисом. Сегодня уместнее подчеркнуть иную грань христианства: человек настолько велик, настолько дорог в глазах Бога, что «так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3,16).

С прошлыми миссионерами, как и с прошлыми естествоиспытателями — сам факт миссии порой важнее ее конкретных путей[71].

Будь оно иначе, наша миссия среди мусульман свелась бы к тиражированию диспута Константина Философа с сарацинами, а среди иудеев — к распространению «Диалога с Трифоном Иудеем» св. Иустина Философа.

Но хотя рассказ о жизни Константина Философа мало может дать для современной «миссии народам», он способен оказать очень значимую поддержку для «внутренней миссии». Он может помочь некоторым церковным людям удержаться в Церкви, преодолеть соблазны, сеемые письмами типа «чукотского».

На определенном уровне не-знания церковной истории кажется, что очень легко определить границы Церкви и отождествить с этими границами область действия Божией благодати. В этом случае все, кто хоть малость не такие, как мы, — нехристи и никакое доброе общение с ними невозможно, ибо является «всеересью экуменизма».

Как сказал один из идеологов такого «простецкого богословия», «отсеченная часть тела… тотчас начинает разлагаться и гнить»[72].

Но как же тогда свв. Кирилл и Мефодий не заметили, что они причащаются с гниющими трупами? Как же св. Мефодий не погнушался от руки мертвеца принять рукоположение?

В это время «филиокве» западная Церковь уже исповедовала. Претензии на папское господство весьма явно высказывала. Св. Фотия анафематствовала. А св. Мефодий этого «не заметил» и продолжал служить с западными епископами и сам был епископом в подчинении у римского папы… Память об этой странности очень помогает снизить убедительность крайних антиэкуменических выпадов, доходящих до обвинения в ереси Московского Патриархата. Оказывается, и в самом деле