Берлинская латунь - Валерий Бочков

Ноги бессильно запутались, остановились, тошнотворная слабость подкатила к горлу, я машинально сжал руку Марии. Она удивленно посмотрела на меня, увидев людей, оглядела их простодушным взглядом, потом снова вопросительно посмотрела на меня.

Мордатый остановился, двое других обходили нас, перекрывая дорожку. Мария поправила волосы домашним, наивным жестом. Мордатый пнул листья, он запыхался и тяжело дышал, приоткрыв рот. Из распахнутого драпового воротника пальто торчала бледная желтоватая шея с острым кадыком.

– Вот так… – Он сплюнул и вытер рот рукой, другая, правая была в кармане пальто. – Гутен таг.

Вороны угомонились, над парком повисла тишина, плотная и сырая. Донесся призрачный перестук колес, похоже, поезд следовал в какой-то параллельной вселенной.

– Их хабе гельд…[10] – картонным голосом произнес я.

– Натюрлих. – Мордатый ощерился.

Он кивнул человеку за моей спиной, я инстинктивно обернулся.

Тут же парк разлетелся вдребезги, разлетелся вместе с моей головой, боль ослепила, словно я пялился в прожектор. Раскаленный добела свет накрыло чернотой, сквозь муть я вплотную увидел мокрые камушки гравия. Надо встать, непременно встать… Я попытался подняться, тут в ребра вломили, будто молотом, внутри все лопнуло, задыхаясь, я раскрыл рот, но воздуха не было.

– Полегче, полегче, – обыденно проговорил чей-то голос. – Не отключай его, пусть полюбуется.

Мария закричала. Мне на спину кто-то рухнул, придавил коленом к гравию. Ухватив за волосы, поднял мою голову. Я увидел Марию. Здоровый мужик, на голову ее выше, заламывал ей руки. Мария закричала снова. Он быстро зажал ей рот ладонью.

– Серый! Видно этому? – весело спросил мордатый.

Он сплюнул, подмигнул мне:

– Тебе хорошо видно?

– А то! – заржал Серый. – Видно, Толик, видно.

Серый еще сильней дернул меня за волосы, в шее что-то хрустнуло.

– У-у, сучка! – вдруг взвизгнул здоровяк, державший Марию. – Кусается!

Мордатый Толик резко размахнулся, шлепнула звонкая пощечина.

– А вот кусаться не надо, фрау мадам! – Он подул на ладонь. – Нехорошо кусаться.

Он загородил Марию своей спиной. Затрещала ткань, Толик откинул разорванный лифчик, я зарычал, дернулся. Серега снова заржал и еще сильней ввинтил чугунное колено мне в лопатку. Мария брыкалась, мордатый Толик снова ударил ее, потом нагнулся, рванул. Юбка задралась, я увидел бледный живот, рыжеватые волосы на лобке. Рваные колготки сползли до колен, ноги, по-детски белые, бессильно разъехались.

Толик распахнул пальто, звякнул ремнем. Начал рыться у себя в ширинке. Я рванулся, Серега, крякнув, ударил мне в ухо. От громового звона голова вдруг распухла, все звуки пропали, остался лишь густой шершавый бас. Я попытался высвободить руку, ударить Серегу. Вдруг передо мной возникли чьи-то ботинки, я услышал гулкую оплеуху, будто били в боксерскую грушу. Серега дернулся, медленно разжал пальцы, колено съехало, он обмяк и завалился набок. Его голова беззвучно ударилась о камни, из-под волос на щеку вытекла яркая красная полоска.

Ботинки хрустнули гравием, исчезли. Справа метнулась черная фигура. Пытаясь встать, я видел, как Толик, придерживая штаны, локтем старался закрыть голову. Неизвестный ловко подскочил и ударил Толика в горло короткой палкой. Не палкой – это был складной зонт. Толик упал на колени, качаясь и хрипя, схватился за горло. Неизвестный наклонился, резко и безжалостно двинул Толика в челюсть. Там хрустнуло, Толик осел, рухнул на спину, раскинув руки. Я поднялся, оступился, упал снова. Пополз на карачках к Марии. Я видел, как здоровяк, бросив ее, побежал в сторону станции.

Неопрятная рыжая сестра, с пухлыми пальцами с облупившимся лаком, вколола мне какую-то дрянь. Меня тут же развезло. В голове продолжало неумолимо гудеть, волнами накатывал гул, в промежутках по-комариному звенел вакуум. На полу (линолеум, фальшивый мрамор) валялся потрепанный номер «Шпигеля» за август с взъерошенной Меркель на обложке.

Окружающее возникало отдельными кадрами, словно кто-то показывал не очень резкие фотографии. Сестра ушла, дверь закрылась. Потом беззвучно распахнулась опять.

Появился доктор, молодой и нервный, на подбородке – порез от бритья. Его английские слова, казалось, были наскоро выструганы из светлого дерева вроде березы.

– У вашей жены шок, – с ясным стуком посыпались чурбачки. – Но ничего опасного. Она спит. Мы ее оставим до утра.

Мой язык издал какой-то французский звук, хотя я хотел просто сказать «спасибо».

Потом я проснулся на узком лежаке в тесной комнате без окон; сбоку горела сумрачная лампа, похожая на вагонный ночник. Кто-то накрыл меня суконным одеялом, от которого воняло псиной. Тупо ныло плечо. Подняв руку, я приблизил циферблат к глазам: стрелки показывали два ноль пять. По стеклу шла трещина, я приложил часы к уху. Расстегнул ремешок, сунул мертвый механизм в карман. Надо встать и найти Марию, у нее шок, но ничего опасного, подумал я и заснул снова.

Проснулся опять, долго лежал без единой мысли, пялясь в потолок. Постепенно шершавая побелка стала походить на снежную пустыню, я почти убедил себя в этом. По снегам оранжевым веером раскрылся осторожный рассвет, раскрылся и тут же погас, звякнув дверным замком.

– Не спите? – спросил простуженный голос. – Я присяду.

Это был безухий.

– Который час? – Я привстал на локте. Тело ломило. – Как Мария?

– Спит… – Безухий легко приподнял стул, подцепив его искалеченной рукой, тихо поставил перед кушеткой. Сел. – Меня зовут Вальтер Мерц.

От Вальтера пахнуло крепким табачным духом. Он наклонил бритую голову, ночник вспыхнул рыжим бликом на его крепком черепе, правая часть лица со страшным шрамом и дыркой вместо уха спряталась в черноту тени.

Еще недавно Вальтер был полицейским, майором из Крипо округа Берлин и Баден-Вюртемберг. Официально он еще не ушел в отставку, а пребывал в некоем полицейском чистилище, впрочем, сам он был уверен, что ему удастся вернуться в «Эрсте Ангрифф»[11] старшим следователем.

– Мне пятьдесят один, но до марта я оклемаюсь. – Вальтер сложил руки, прикрыв искалеченную кисть. – Двадцать шестого – медкомиссия. А я уже сейчас почти не хромаю. Десять километров каждый день.

Тогда, в июле, Вальтер ехал с дежурства. Было воскресное утро, прозрачное и кроткое, с легкой горчинкой городской гари в теплом воздухе. Оператор сообщил о стрельбе в Грюнау. Вальтер первым приехал к супермаркету.