Час ведьмы - Крис Боджалиан

Падчерица Мэри, Перегрин, дружила с Ребеккой Купер, но не была так близка с ней, как ее мачеха. Мэри считала Ребекку своей лучшей подругой. Однако у этих женщин было кое-что общее, то, чего не было у Мэри: дети. Обе родили по двое. Поэтому Мэри не удивилась, когда пришла в гости к Ребекке и застала там Перегрин. На небольшом дворике Куперов царила бойкая и вполне счастливая суматоха: там резвились четыре маленьких ребенка, которых — в тот момент — матери не призывали к порядку. Одна из дам сделала круг из лозы и повесила его на низкую ветку, а дети пытались (по большей части безуспешно) попасть в него завязанными в узелки тряпками с землей. В основном они бегали вокруг лозы, бросались импровизированными мячиками друг в друга и визжали, смеясь.

— Мэри, — сказала Ребекка, завидев ее, — вот это подарочек!

— Надеюсь, ты об этой тыкве, — ответила та, протягивая подруге бутылочную тыкву, которую несла в охапке. По ее прикидкам, она весила не менее двадцати фунтов. — Еще у меня есть рецепт, который придумала служанка моей мамы. Получалось очень вкусно.

— Служанка? Абигейл? — спросила Перегрин.

Мэри кивнула. Перегрин пристально взглянула на нее, сощурив глаза, и обняла.

— Твой синяк почти сошел, — шепнула она ей на ухо.

— О чем ты? — спросила Ребекка. — У тебя был синяк?

Перегрин отпустила Мэри и сделала шаг назад, — Мэри почувствовала, что та осматривает ее с головы до ног; что выражало лицо Перегрин в тот момент, Мэри угадать не могла.

— Томас давеча пытался мне помочь на кухне и случайно ударил сковородкой, — ответила Мэри Ребекке. — Ничего страшного.

— Куда?

— Синяка уже не видно. Все хорошо.

Ребекка указала на своего старшего сына, пятилетнего мальчика, державшего мячик высоко над головой, в то время как три девочки прыгали вокруг, пытаясь выхватить его.

— Видишь вот этого молодого человека? Жахнул мне по губам отцовской кружкой, когда нес ее в лохань, а я нагнулась, чтобы взять ложку. Я думала, он мне зуб вышиб. Мальчики и мужчины на кухне — это просто страшно, — сказала она и рассмеялась.

— Действительно, — кивнула Мэри. Она взглянула на Перегрин, полагая, что та тоже рассмеется, но девушка даже не улыбнулась. Может, она не расслышала слов Ребекки или ее внимание целиком поглотила старшая дочь, которая не могла достать мячик и готова была расплакаться. Но, несмотря на это, Мэри удивилась тому, что Перегрин совсем не разделяла веселости подруги.

На следующий день Кэтрин стояла на каменном крыльце дома, держа в руках ведро с пеплом, и услышала шум раньше Мэри, находившейся в доме и чинившей чистую одежду Томаса.

— Они схватили квакера, — крикнула ей служанка, — идите посмотреть!

Она так и сделала: вместе с Кэтрин вышла во двор и выглянула на улицу. Они видели, как мужчина в летах — ровесник Томаса, подумала Мэри, — шел за повозкой, запряженной быком, его руки были связаны, а веревка на шее, точно поводок, другим концом была прикреплена к повозке. За ним шли дружинники, один из которых то и дело хлестал кнутом оголенную спину мужчины.

— Смотрите, — заметила Кэтрин, — они разрешили ему оставить брюки и башмаки.

— Нет, — возразила Мэри, — те женщины сами решили раздеться догола. По крайней мере, одна из них. Она настояла на этом.

— Но почему ей это пришло в голову?

Мэри хотела было объяснить, что та женщина боролась с несправедливым, по ее мнению, обвинением — гонением, о чем действительно объявил квакер, начав бюрократическую войну, что только усугубило наказание, — и пыталась спасти от повешения ту миссионерку, Дайэ. Однако Мэри не произнесла ни слова, потому что среди небольшой группы зевак, следовавшей за несчастным, она заметила с полдюжины детей, в том числе отпрысков Питера и Бет Хауленд. Она увидела Сару, их малышку, и Эдварда, младшего из двух сыновей: они бросали в квакера камни, которые подбирали тут же, на дороге.

Мэри отложила одежду, которую до этого держала в руках, и побежала к процессии. Протолкавшись сквозь толпу незнакомых людей, она схватила младших Хаулендов за руки — к сильному удивлению последних — и потащила их на обочину, к дому сквайра Уилларда, где они и остановились.

— Нельзя этого делать, — сказала она детям. — Совсем. Сомневаюсь, что магистраты одобрили бы ваше поведение, если бы увидели, как вы бросаете камни в несчастного, которого хлещут плетью.

Эдвард, мальчик лет десяти, вывернулся из ее рук и посмотрел ей прямо в глаза, сказав:

— Но он квакер, а еще, наверно, колдун!

— Если бы он был колдуном, я не стала бы еще сильнее злить его, — объяснила Мэри.

Маленькая Сара посмотрела в упор на брата и стала тихо напевать:

— Эдварда сглазят. Эдварда сглазят. Эдварда…

Мальчик ударил по руке сестру, отчего та взвизгнула, а Мэри, в свою очередь, шлепнула мальчика по заднему месту.

— Ты уже большой, чтобы бить ее, — отчитала она его.

— Сара сказала…

— Мне все равно, что сказала Сара. Ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать, что нельзя бить сестру и бросать камни в этого человека.

— Это была простая галька, — возразил Эдвард, как будто это в корне меняло дело. Он потряс головой, изо всех сил пытаясь сдержать слезы, но ничего не вышло. В следующую секунду он уже плакал, и сестра всхлипывала вместе с ним. Зеваки, бродившие по улице или выглядывавшие из своих умирающих, истаивающих на осеннем ветру садов, отвернулись от квакера — который уже все равно прошел мимо, сзади его кровоточащая, искромсанная кнутом спина напоминала костюм арлекина — и обратили внимание на плачущих детей.

— Думаю, вам пора домой, — сказала Мэри. — Я вас провожу.

Не успела она развернуться и повести детей к дому Хаулендов, как дверь позади нее открылась, и оттуда вышел сквайр Уиллард. Айзек Уиллард — мужчина в летах, но при этом подтянутый, вдовец, которого регулярно можно было встретить прогуливающимся с тросточкой по перешейку, от собственной мельницы в Норт-Энде до Роксберри.

— Мне в ту сторону, Мэри, — сообщил он, и его голос прозвучал рассерженно. — Я отведу их домой.

— Благодарю вас, — ответила она, удивившись злым ноткам в его голосе. Она сомневалась, что этому человеку не понравился бы вид наказываемого квакера. Скорее, наоборот, подобная процедура наверняка снискала бы его сердечное одобрение.

— Не за что, — ответил он. — Идемте, дети.

И затем, когда они прошли буквально несколько шагов, он остановился и обернулся к Мэри.

— Мэри, тебе не следует учить детей неуважению к магистратам.