Цыганская невеста - Яна Лари

крутит, выворачивает, и блики фонарей на его пшеничных волосах размытыми пятнами пляшут перед глазами. – Ну чего ты, принцесса? Не плачь, все наладится. Сейчас сделаю пару звонков, где-нибудь заночуем, а завтра снимем квартиру, большую, просторную. Я обо всём позабочусь, устроюсь ещё на одну работу. Ты будешь ждать меня дома в одном коротком халатике, а лучше – без. Будем вместе ужинать, принимать ванну, засыпать, смотреть телевизор. Всё вместе. Заведём котёнка, белого с голубыми глазами. Помнишь, как мы мечтали? Ну, улыбнись, теперь я с тобой. Давай слёзки вытрем и выпьем шампанского, как тогда, на выпускном, когда впервые поцеловались. Я ж обещал, что мы будем вместе? Мы вместе. Самому не верится...

Зачем?! Вот зачем он это говорит? Из жалости к никому не нужной бесправной беглянке, которой не хватило мозгов вовремя сдвинуть ноги или с какой целью?!

Как же хочется его ударить, разодрать ногтями это смазливое лицо, выцарапать глаза, подкупающие неподдельной заботой и собачьей преданностью! И обида клещами тянет жилы. Обычная женская обида. Каменно-тяжёлое чувство, взбаламутившее гладь доверия мутным осадком с самого дна души. Прямо оттуда, где всё хрипит и задыхается от его предательства. Прикосновения, ласки... А что мне его ласки, когда внутри всё умирает и корчится в конвульсиях? Те же пальцы, мозоли, трещинки, только уже растерявшие то особое тепло, что собирает мурашки слепого обожания. Холодные и раздражающие, как острая мраморная крошка.

– А дети, Паша, – выдавливаю охрипшим голосом, – у нас будут дети?

И снова этот выдох, долгий измученный.

– Конечно, будут. Позже. Ты слишком молода, чтоб сейчас думать о детях.

– А ты? Ты не молод, Паша? – цежу в крошечном шаге от нервного срыва, кивая в сторону заднего сидения. – Там сообщение. У тебя сын.

Тишина. Очень неловкая. Я поджимаю губы, надломленная омерзением к себе, в этот самый момент впервые осознавая, что отдалась незнакомцу: чужому мужчине, мужу, о жизни которого мне ничего неизвестно, кроме рассказанных им же фактов. Потому что это уже не мой Пашка, не тот шебутной парень, с которым я столько лет просидела за одной партой и которому бесхитростно раздаривала всю себя. Первые поцелуи, чувства, тело – всё то малое, чем владела сама. Всё без остатка.

Князев, зажмурившись, мотает головой, согревая сердце робкой надеждой... но когда он вновь открывает глаза, в синих радужках плещется чувство вины. Вместо тысячи слов, как говорится.

– Прости.

– Прости? – отзеркаливаю нервным эхом, просовывая обручалку в нагрудный карман его куртки. – Ты не смог удержать свой спусковой крючок на предохранителе и всё, что можешь сказать себе в оправдание – это чёртово "прости"?

Я должна бы уйти, но с нездоровым садизмом продолжаю проворачивать вогнанный себе под рёбра нож, отчаянно не желая верить в очевидное.

– А что ты хочешь услышать? – отдёрнув пальцы от моей щеки, Паша с демонстративным раздражением расстёгивает кожанку, и я захлёбываюсь укором, огрубившим его тон. – По-твоему я должен был вручную передёргивать, пока тебе не надоест корчить из себя недотрогу?!

– Ты говорил, что любишь меня. То, что между нами сегодня произошло...

– А что такого произошло? – усмехается он, резко хватая меня за плечи и, хорошенько встряхнув, насмешливо щурит глаза. – Перепихнулись, чпокнулись, совокупились, что? Давай, называй вещи своими именами, не ребёнок уже. Рада! Оглянись вокруг, на дворе двадцать первый век! Почему любовь должна мешать интимной жизни? Ты сама виновата, нечего было столько времени из себя монашку строить. Да я облажался, замешкался спьяну, девица залетела. Я не знал, что ей всего шестнадцать. Не знал! Она меня сроком за яйца прижала, что мне оставалось делать? Сесть, лишь бы ты могла и дальше верить в изжившие себя ценности?

Наверное, где-то в глубине души я надеялась, что он будет отрицать. Что весь этот кошмар окажется недопониманием и Пашка, мой заботливый Пашка, просто не сможет оказаться таким моральным уродом. Признаю – это было наивно. А сейчас и вовсе выглядит до отвращения жалко.

– Ты не имел никакого права молчать. Лгать. Ты должен был сперва предоставить мне выбор. Спросить, хочу ли я быть третьей в вашей паре. Даже четвёртой! – плююсь предложениями не успевая вдыхать, и резко втянув воздух, захлёбываюсь тошнотворно-пряным запахом своего падения. Внутри всё раздирает, пульсирует горячим сгустком стыда. Я только что ублажила чьего-то мужа. Чьего-то отца!

Права была Дари – я всего лишь неблагодарная распутная дрянь.

Нервы сдают окончательно. С рыком ударив по двери, так что дрогнуло стекло, щёлкаю ручкой, впуская в салон весеннюю стужу.

– Рада, остынь, что ты делаешь?! – Паша перехватывает меня выше локтя и взгляд его отравленный слезами заражает горячкой. – Я многого прошу?! Потерпи два года. Всего два года, Рада, и мы с ней разведёмся! Не руби с плеча. Я свихнусь без тебя. Вскроюсь.

– Валяй, Князев! Я была готова закрыть глаза на всё: на твоих дружков – жуликов, на вспыльчивость и упрямство. Не задумываясь, променяла бы достаток на лишения, никогда не упрекнула бы, что ты нищий...

– Да ладно?! – рычит Князев, сгребая в кулак раскиданные под ногами купюры, и с уничижительной улыбкой швыряет их мне в лицо. – Этот нищий хотя бы оплатил твои услуги. И знаешь что? Оно того не стоило. Все эти годы ожидания не стоили того, чтобы разложить бесчувственное бревно. Забирай и проваливай. Вали, дешёвка!

Мощный толчок в плечо сдувает меня с пассажирского кресла, на ледяные плиты мостовой и мелкий снежок как обязательный реквизит к бюджетной мелодраме едко щиплет лицо и онемевшие от жёсткого приземления руки. А позади громко хлопает дверца, гвоздём по стеклу свистят покрышки. Вот только звук работающего мотора не затихает. Я стою на четвереньках в слепящем свете фар, будто бездарный комедиант, позабывший слова.

Слёз нет давно, ярость отвлекает от острой саднящей боли в промежности. Весь мой прежний запал оседает нервной дрожью на мышцах, а внутри – звенящая пустота, даже в груди больше не царапает.

Поднявшись с колен, огибаю крепость в обратном направлении. Сначала с гордой неспешностью, а миновав освещённую часть, срываюсь на бег, надрывно ловя ртом холодный воздух, чтобы не дать отчаянью вновь разгореться.

Впереди хуже, чем неизвестность – там глухой тупик. Пустые карманы, отсутствие документов, места для ночлега и никаких перспектив. Ни один работодатель не захочет связываться с цыганкой. Что самое удивительное, ноги, которым некуда идти все равно приводят к дому, теперь уже бывшему. За высоким