Когда под ногами бездна - Деннис Лихэйн

Он поднял руки:

– Я не хотел оставлять тебя. Я ушел не от тебя, не от моей Рейчел.

Она вошла в комнату и встала за креслом, поставленным для нее напротив дивана, на котором они сидели. Джереми опустил руки.

– Но когда она решила, что я враг, – а она решила так сразу после того, как я не согласился с ее фантазиями насчет того, чей это ребенок, – мне уже не было пощады.

Рейчел села в кресло. Джереми продолжил:

– Рейчел, ты знаешь свою мать лучше других, и я уверен, что ты хорошо помнишь ее приступы ярости. Найдя подходящую мишень или повод, чтобы излиться, она уже не могла остановиться. И конечно, нельзя было говорить ей правду. Когда я получил результаты анализа крови, то стал уже не просто врагом, а раковой опухолью этого дома. По отношению ко мне у нее развилась… – он запнулся, подыскивая слово, – мания. Она хотела либо полностью подчинить меня себе, либо изгнать из дома.

– Стереть из памяти.

Он поморгал:

– Что?

– В тот последний вечер она кричала тебе: «Я сотру тебя из памяти!»

Джереми и Морин обменялись испуганными взглядами.

– Ты это помнишь?

Рейчел кивнула и налила себе стакан воды из графина на кофейном столике, стоявшем между ними.

– Именно это она и сделала, Джереми. Если бы она просто выгнала тебя, я думаю, это было бы неплохо для нас обоих. Но она «стерла» тебя – из памяти и с лица земли. У мертвых есть имена и могилы. От стертых с лица земли не остается ничего.

Потягивая воду, она оглядела гостиную с книгами, картинами, проигрывателем и пластинками, которые хранились именно там, где она думала. Шарфы ручной вязки, изогнутая кушетка в виде буквы S, царапины на полу из твердой древесины, потертости панельной обшивки – и общий беспорядок, царивший в помещении. Детям Джереми и Морин, наверное, было очень приятно расти здесь. Опустив голову, она закрыла глаза и увидела свою мать, а также детскую площадку с нависавшими над ней облаками и мокрыми скамейками, куда она ходила маленькой девочкой вместе с Джереми. Она увидела дом на Вестбрук-роуд и кучи намокших листьев наутро после его ухода. А затем ей пригрезилась альтернативная жизнь, в которой Джереми Джеймс не уходил, а был ее отцом, хотя и не по крови; он воспитывал ее, давал мудрые советы, тренировал футбольную команду в ее школе. В этой альтернативной жизни ее мать не горела желанием исковеркать всех родных и знакомых, приспособив их к своему искаженному пониманию жизни, она была такой, какой представала в своих книгах и лекциях, – объективной, разумно мыслящей, не кичащейся своим превосходством, способной на простую, непосредственную и зрелую любовь.

Но им с Джереми досталась не такая Элизабет, а конфликтующая и агрессивная: не женщина, а ядовитая смесь раздутого интеллектуализма, неоправданного беспокойства и непомерной ярости. И все это было упаковано в оболочку компетентности, уравновешенности и спокойного нордического темперамента.

«„Я сотру тебя из памяти“.

Да, ты стерла его, мама. И одновременно уничтожила ту счастливую семью, какой мы с тобой могли бы стать, лишила нас возможности жить легко и радостно. Если бы только ты отказалась от своей проклятой позы, чертова сука».

Она подняла голову и отбросила волосы с глаз.

Рядом стояла Морин, держа в руках шкатулку с бумажными носовыми платками. Почему-то Рейчел именно этого и ожидала. Как называется такая предупредительность? А, да, материнская забота. Значит, вот так она выглядит.

Джереми сел на пол перед Рейчел, обнял колени руками и стал глядеть на нее снизу вверх, с добротой и сожалением.

– Морин, – обратился он к жене, – ты не оставишь нас с Рейчел наедине?

– Конечно-конечно.

Морин поставила было шкатулку на полку шкафчика, но передумала, вернула ее на кофейный столик и налила воды в стакан Рейчел. Затем она поправила валявшийся на полу коврик, одарила их улыбкой – задуманная как утешительная, эта улыбка, застыв на лице, превратилась в испуганную – и вышла.

– Когда тебе было два года, – сказал Джереми, – мы с твоей матерью ссорились почти непрерывно. Ты знаешь, что это такое – ежедневно воевать с другим человеком? С тем, кто заявляет о своей нелюбви к конфликтам, а на деле только ими и живет?

– Ты действительно ждешь от меня ответа? – спросила Рейчел, чуть приподняв подбородок.

Джереми улыбнулся, но его улыбка быстро увяла.

– Это иссушает душу, разрушает сердце. Ты чувствуешь, что умираешь. Жизнь с твоей матерью – по крайней мере, после моего причисления к врагам – превратилась в непрерывную войну. Однажды я возвращался с работы, и на лужайке перед домом меня вырвало прямо на снег. Ничего особенно плохого не происходило, просто я представил, как я войду и она набросится на меня, прицепившись к чему-нибудь. К чему угодно: к моему тону, к галстуку, надетому в этот день, к словам, сказанным мной три недели назад, словам, сказанным другими обо мне. Как ей казалось, во мне есть что-то неправильное, – может, так подсказывала интуиция, данная свыше, или она видела это во сне…

Джереми вздохнул и покачал головой, словно удивлялся свежести этих воспоминаний тридцатилетней давности.

– Почему же ты проторчал там так долго?

Он встал на колени перед Рейчел, взял ее руки, прижал их ко рту и вдохнул их запах.

– Из-за тебя, – сказал он. – Я готов был остаться ради тебя, даже если бы меня тошнило каждый вечер в саду, если бы у меня обнаружили рак, или порок сердца, или любую другую болезнь… при условии, что я мог бы при этом воспитывать тебя.

Он отпустил ее руки и сел на кофейный столик, прямо перед ней.

– Но?.. – с трудом проговорила она.

– Но твоя мать понимала это. И знала, что я остался бы в твоей жизни, нравится это ей или нет, даже не имея на это законных оснований. Однажды ночью, после нашего последнего секса, я проснулся и увидел, что ее нет. Тогда я побежал в твою комнату и убедился, что ты спокойно спишь. Я обошел весь дом, но не нашел ни Элизабет, ни записки от нее. Мобильники еще не появились, и у нас не было друзей, которым я мог бы позвонить.

– Вы прожили вместе два года и не завели друзей?

– Два с половиной, – кивнул он и наклонился к ней, сидя на столике. – Твоя мать пресекала все мои попытки завязать здесь контакты. Я не сразу это понял – у нас было много работы и маленький ребенок на руках, доставлявший много хлопот. И вплоть до той ночи я как-то не замечал, что мы полностью отрезаны от мира. Я тогда преподавал в колледже Святого Креста в Вустере, поездки туда и обратно отнимали много времени и сил. Твоя мать категорически не хотела общаться ни с кем из Вустера. А когда я предлагал ей встретиться с ее коллегами по факультету, то получал ответ: «Он тайный женоненавистник», или «Она так претенциозна», или «Он как-то странно смотрит на Рейчел».

– На меня?