Дверь, ведущая в ад - Евгений Сухов

Впервые это произошло в конце сентября того же 1664 года. Согласно записям подьячего Семена Бахтина, ведшего дознание по делу Зиновия Кривоуда вместе с сыскных дел мастером Афанасием Мертваго, означенный Кривоуд, «вымазавши лик свой дегтем и золою до неузнавания, затаивался в придорожном секрете[2] до тех пор, покуда на дороге не показывалась колымага, рыдван или какая иная повозка, везшая баб или девиц. Тогда Кривоуд покидал тайное укрытие, расстегивал свое платье, под которым было нагое тело, и, выкрикивая поносные и непотребные слова, обращенные к девицам или бабам, сотворял дланями и иными телесными членами разные действа вельми гнусного свойства».

Подобного рода действия продолжились в октябре и в начале ноября. Изловить похабника и уличить его в свершении порочных проступков, выяснив, что это за личность, не представлялось возможным. Кривоуд, несмотря на душевное расстройство, был хитер, изобретателен и неуловим. К тому же с наступлением холодов и выпадением снега подобного рода эксцессы прекратились. Но это отнюдь не означало, что Зиновий Кривоуд угомонился, или излечился, или засевшие в него бесы выскочили вон. Как только наступила весна, случались обострения его душевного нездоровья, и маньяк-извращенец снова принимался за свои дела.

В середине марта он, выскочив на липовую аллею с вымазанным сажею лицом в чем мать родила, напугал до обморока совершающую прогулку дворянскую дочь – девицу Аглаю Стрешневу, а ее мамку Феодосию Кравцову повалил на землю и стал имитировать половое сношение с нею. Прибежавший на ее крики полковник Яков Челобанов выстрелил в Кривоуда из кавалерийской пистоли, однако промахнулся. А маньяк-злоумышленник с диким гиканьем и улюлюканьем скрылся в лесу.

Этот случай дошел до ушей Тишайшего государя Алексея Михайловича, который, помолившись в домовой церкви, повелел изловить опасного безумца в наискорейшем времени и поместить его на излечение отдельно от прочих людей.

Но все старания стражи оказывались тщетными – маньяк оставался неуловимым. Всякий раз он появлялся в самых неожиданных местах: делал свои гнусные дела, доводя своими мерзкими кунштюками девиц и баб до обмороков, и с сатанинским хохотом, сопровождаемым непотребными телесными движениями и ором поносных слов, скрывался в лесу. В апреле Зиновий Кривоуд из тайника выпрыгнул на тропинку, ведущую к речке Серебрянке, по которой вышагивала княжна Ольга Одоевская, и так напугал ее своей обмазанной золой рожею, что до самой своей кончины при виде незнакомых мужчин она начинала дрожать и заикаться.

Наконец этим маньяком занялся известный мастер сыскного дела московский столбовой дворянин Афанасий Мертваго, состоящий на службе в Приказе тайных сыскных дел. Мертваго опросил всех, кто являлся свидетелем или был жертвою нападений безумца, изучив таким образом все его повадки и преступный маниакальный почерк. Изловить его Мертваго решил с использованием приманки, или, как он сам говорил, «живца». В качестве оного сыскарь привлек известную московскую блудницу Манефу Архипову – поймав ее на татьбе (воровстве денег у спящего клиента), он пообещал за помощь «отпустить на все четыре стороны». Манефа была бабой не робкого десятка, в острог, а тем более в монастырскую крепость садиться не желала и весьма охотно согласилась на предложение знаменитого сыщика. Несколько дней она в одиночестве прогуливалась по лесным аллеям имения государя Алексея Михайловича, однако гадский маньяк никоим образом не давал о себе знать.

Наконец в середине мая, когда терпение у Афанасия Мертваго начало иссякать, маньяк объявился. Во время очередной прогулки московской распутницы он выскочил из «секрета» на тропинку вдоль бережка речки Серебрянки, по которому медленно ступала в дворянском платье Манефа. Встав в двух шагах от блудницы, скинул с себя рубаху и, оставшись нагим, стал дико выплясывать, совершая похабные телодвижения и подкрепляя их непотребными словами. Манефа, вначале испугавшись и вскрикнув, затем стала не без любопытства наблюдать за маньяком, сосредоточив свое внимание на его мужском естестве. Позже, рассказывая товаркам о своем приключении, она скажет, что такой огромной уды, как у этого Зиновия Кривоуда, она раньше не только не видывала, но и не предполагала, что таковая вообще может быть. «Во какая была», – разводила Манефа руками так, как это делают рыбаки, показывая размер выловленной ими щуки. Товарки гоготали и нимало не верили ей…[3]

Пока маньяк мерзопакостно выплясывал перед блудницей, Афанасий Мертваго, тоже сидящий в «секрете», подкрался к нему сзади и огрел его рожном по затылку. Когда похабник-миниак рухнул на землю, сыщик связал его и привел в сыскную избу. Дознание длилось недолго: злоумышленник без применения дыбы, пыток каленым железом и иного принуждения и пристрастия сам назвал себя и сказал, где проживает. Он вообще при дознании вел себя весьма смирно. Верно, потому, что кругом были одни мужчины, а интерес для Зиновия Кривоуда представляли исключительно бабы.

Обошлись с Кривоудом по тем временам вполне великодушно: его насильно постригли в монахи и заточили в подземельную камеру-застенок Высоко-Петровского монастыря, что на Петровке. В отличие от Салтычихи, проведшей в монастырском заточении тридцать три года и сумевшей прижить в заточении ребенка, Зиновий Кривоуд умер через год «от крайнего изнурения и потери сил телесных из-за вельми частого рукоблудия и излияния мужескаго семени»…

До второй половины девятнадцатого века на территории нынешнего Измайловского парка маньяков замечено не было. Либо сведений о них попросту не сохранилось. И только в 1864 году, перед самым посещением государем-императором Александром Николаевичем Измайловской Военной богадельни, что стояла на Измайловском острове, на территории сегодняшнего парка снова появился маньяк. Он уже был не столь безобиден (если можно применить это слово), как ущербный мозгами и больной душою бывший помощник садовника Зиновий Кривоуд.

Местом пребывания «измайловского маньяка № 2» была территория нынешнего интерната, расположенного между Измайловским шоссе и Измайловским проспектом. Все, кто заходил в эту часть леса, будь то женщина, мужчина, старик или недоросль, оказывались заколотыми игольчатым трехгранным штыком непосредственно в сердце. В течение июня и июля 1864 года смертоубийству от трехгранного штыка в область сердца подверглись одиннадцать человек, из которых девять были взрослыми мужчинами возрастом от двадцати восьми до шестидесяти трех лет, десятый являлся юношей шестнадцати годков, а одиннадцатой была особа женского пола, девица тридцати восьми лет по имени Амалия Штуцербах. Помимо удара штыком в сердце, у девицы были отрезаны груди и напрочь вырезано женское естество. Жестокость этого убийства поразила даже судебного медика надворного советника Степана Евграфовича Понукайло, выезжавшего в течение своей беспорочной двадцатипятилетней службы на врачебное освидетельствование трупов девяносто четыре раза и восемь раз видевшего трупы без головы, шесть раз с расколотыми топором черепами, пять раз с отрубленными конечностями и два раза с вылезшими наружу кишками.

В начале августа месяца Степан Евграфович Понукайло был вынужден освидетельствовать еще один труп из той же серии, уже двенадцатый. На сей раз это было тело мужчины, имевшего, помимо смертельного ранения в область сердца, еще около сотни колотых и резаных ран. Человек, сделавший это, был явно сумасшедшим.