Королева полтергейста - Юлий Буркин

На второй день пребывания ее в этой небольшой, но комфортабельной квартире, успокаивая очередной приступ истерики, он как-то естественно скользнул к ней под одеяло, и у нее даже мысли не возникло прогнать его. И он легко взял ее – совсем без борьбы, почти без боли и крови. Так, словно она давным-давно готовилась к этой минуте, вся была настроена на нее. И подтверждением этому послужило еще и то, что с первого же раза Маша получила свою долю наслаждения. И ее головные боли пошли на убыль. И жизнь наполнилась каким-то новым, удивительно ярким содержанием.

Теперь ей уже казалось, что все время, сколько она живет в Ленинграде, она помнила и любила Лешу. На самом деле это было не совсем так. Точнее – совсем не так. Она действительно вспоминала иногда это имя – Леша Кислицин. Но образ, который связывался в ее душе с этим именем, не был Лешей Кислициным. Скорее это был идеальный образ некоего бестелесного существа, начисто лишенного каких бы то ни было пороков, зато с избытком наделенного всеми без исключения добродетелями. Он был ее отдушиной, ее соломинкой, той самой фантазией, которая хоть и легче воздуха, а бывает порой пусть мимолетным, но необходимым утешением.

В то же время Леша реальный настолько отдалился от нее, настолько мало ее интересовал, что она даже ни разу не удосужилась написать ему письмо или хотя бы позвонить по коду междугородки. А зачем?

Все, что ей было надо, – внутри нее. Реальность же, казалось ей, может только разочаровать.

В ее мечтах он – Атос – не на жизнь, а на смерть сражался с негодяями (коих повидала она в Питере великое множество), защищал слабых и обиженных… Встретившись с ним, она обнаружила, что все ею напридуманное соответствует действительности! Это было невероятно. Но разве что-то еще может быть невероятным, если они встретились в этом огромном городе?

Рассказ Атоса звучал захватывающе. О том, что Маша уехала в Питер, он узнал не сразу. Сначала, когда он несколько дней не встречал ее в школе, он не придал этому большого значения. Он знал, что после истории с химичкой она куда-то перевелась, а куда – решил выяснить позже. Потом, переехав на новую квартиру в другой район, перешел в другую школу и он сам. Новые лица, новые стены заставили его на время забыть обо всем.

Специально, чтобы узнать, где же теперь учится Маша, он пришел в их старую школу месяца через полтора. И тут только узнал об ее отъезде. И сразу решил: через несколько месяцев, окончив школу, он поедет в Петербург учиться. В университет, на юридический.

(В этом месте его рассказа Маша встрепенулась: «На юридический?! У меня же там папа работает!» «Античное право? Павел Иванович? Каждый раз, когда я слышал его фамилию, я вспоминал тебя. Я думал, вы однофамильцы. Я и представить не мог, что это твой отец…» «Я часто ходила к нему на работу. Значит, мы все время были где-то неподалеку друг от друга?..» «Выходит, так. А я искал тебя. Столько времени…»)

В июне, перед отъездом на вступительные экзамены, он дважды заходил к ней домой, чтобы узнать ее питерский адрес, и дважды никого не заставал. Уехал. А поступив, вновь вернулся домой – до начала занятий. В сентябре, отправляясь на учебу, опять зашел к ней. Открыл ему толстый, слегка «датый» дядька и на вопрос, где теперь живет Маша, ответил, что «не знает и знать не желает, где сейчас эта сучка». («Отчим, – подумала Маша, – гад».) Только под Новый год, приехав из Ленинграда на свои первые университетские каникулы и вновь, уже без всякой надежды, зайдя к ней, он застал дома мать Маши, которая дала ему наконец нынешний адрес дочери. Каково же было его разочарование, когда, вернувшись в Ленинград, он не нашел ее и по этому адресу.

– Все ясно. Мы тогда как раз только переехали, – догадалась Маша, – а маме я об этом написать еще не успела».

И он окончательно бросил поиски. С самого начала учебы он чувствовал, что здесь он чужой. Точнее, «бедный родственник». Родители и представить себе не могли, что если бы даже они высылали сыну до копеечки всю свою зарплату, он все равно не смог бы одеваться, как одевались многие его сокурсники, не смог бы, подобно им, проводить вечера в ресторанах, не смог бы избежать кошмара общественного транспорта… Конечно, он прекрасно сложен, очень силен и великолепно умеет драться… Прекрасно сложенный, очень сильный, великолепно умеющий драться плебей. Любой талант тут, если он не зачехлен в модную тряпку, выглядит не таким уж и ярким.

И все-таки именно его бросающееся в глаза атлетическое сложение помогло ему «выбиться в люди». Как-то в перерыве между лекциями к нему подкатила мужиковатая приблатненная пятикурсница по имени Вера и прокуренным кокетливым баском поинтересовалась, не желает ли он своими мышцами заработать десять «штук» за один вечер. (Видно, прослышала об его успехах в секции атлетов.) Естественно, он согласился. Десять тысячь рублей ему отнюдь не лишние… Но что он должен делать? Сопроводить одного человека от дома до аэропорта, только и всего.

Дело оказалось и правда недолгим и непыльным. Клиент – лет сорока грузин по имени Георгий. Напарник Леши – качок-пятикурсник по прозвищу Медведь. На занятиях секции Леша всегда замечал, что Медведь не такой, как все. Занимался он с ожесточением, грубо обрывал любые попытки других ребят сблизиться с ним, даже просто поболтать. Казалось, он пропитан ненавистью, как губка водой. Вот и за время операции они перекинулись друг с другом от силы двумя-тремя словами. Зато Георгий балагурил не прекращая: рассказывал о своих дочках, о жене, о грузинских девушках ввобще, о вине и настоящем хлебе и, конечно, о цветах, которыми он с товарищами торговал.

Задача Леши с Медведем была более чем проста – охранять Георгия и его объемистый чемодан-дипломат. И они прибыли в аэропорт без приключений. Когда был объявлен рейс, они втроем зашли в туалет и заперлись там.

– Вай, ребята, смотрите не шутите, – сказал им там Георгий, – если со мной что случится, хорошие люди вас из-под земли достанут. И прихлопнут ладошкой, как нежных мотыльков.

Говоря это, он набрал шифр на замке дипломата, тот раскрылся, и Леша увидел, что весь он заполнен плотно сложенными заклеенными пачками денег. Леша никогда не был жадным, но у него перехватило дыхание. Он просто прикинул, сколько пришлось бы вкалывать его родителям, чтобы скопить такую сумму. Выходило что-то около полутора тысяч лет. При условии, что из заработанного они не тратили бы ни копейки, а складывали бы все вот в такой чемоданчик.

Георгий отсчитал пятнадцать пачек (в дипломате при этом не убавилось ни на йоту) и подал их Медведю. Тот рассовал их по карманам, и они отправились в посадочный зал. На прощание Георгий позвал: «Эй, джигиты, приезжайте в Тбилиси, спросите Георгия Чаривадзе; у кого угодно спросите, любой меня для вас найдет; будем пить вино, петь песни и любить прекрасных девушек…»

– Хоть и жулик, наверное, а приятный мужик, правда? – поделился Леша впечатлением с Медведем, когда они, после того как самолет Георгия взлетел, выходили из здания аэровокзала. Но тот пропустил его слова мимо ушей, только квадратное его лицо стало еще более непроницаемым.

На остановке автобуса-«экспресса» Медведь сунул руку в карман, достал одну заклеенную пачку и отдал ее Леше. На перекрещивающейся бумажной ленте шариковой ручкой было написано: «10 тыс.» «Так?» – спросил Медведь. Леша кивнул, хотя все в нем и вскипело от обиды: он ведь видел, какую сумму дал Георгий. Он не стал дожидаться автобуса, а, просадив треть полученных денег на тачку, через час с лишним стоял перед дверью квартиры, которую с подружкой снимала Вера.