Похороните меня за плинтусом - Павел Санаев

— В Сочи?! У Саши после той поездки еще два воспалениялегких было. Если только смерти ему желать… Ты горбушки не ешь? Дай я бабкевозьму, а то ей мякиш вредно… Спасибо. Я ему тогда в Железноводск путевку взял.С бабкой они ездили — она во взрослый санаторий, он в детский. Врачи,процедуры, диета. Целый месяц отдыхал, лечился. Приехал и сразу заболел опять.Постоянно болеет парень. Был бы здоровый, может, и жил бы с матерью, нам хлопотменьше, а так куда его? Загнется без нас. Сегодня вот опять они к гомеопатупоехали…

— Здравствуйте, здравствуйте! — приветствовал насс бабушкой престарелый гомеопат.

— Простите за бога за ради — опоздали, —извинялась бабушка, переступая порог. — Дед на машине не повез, пришлосьна метро добираться.

— Ничего, ничего, — охотно извинил гомеопат и,наклонившись ко мне, спросил: — Ты, значит, и есть Саша?

— Я и есть.

— Чего ж ты, Саш, худой такой?

Когда мне говорили про худобу, я всегда обижался, носдерживался и терпел. Стерпел бы я и в этот раз, но когда мы с бабушкой выходилииз дома, одна из лифтерш сказала другой вполголоса: «Вот мается, бедная. Опятьчахотика этого к врачу повела…»

Вся моя сдержанность ушла на то, чтобы не ответить на«чахотика» какой-нибудь из бабушкиных комбинаций, и на гомеопата ее уже нехватило.

— А чего у вас такие большие уши? — с обидойспросил я, указывая пальцем на уши гомеопата, которые действительно делали егопохожим на пожилого Чебурашку.

Гомеопат поперхнулся.

— Не обращайте внимаия, Арон Моисеевич! —заволновалась бабушка. — Он больной на голову. А ну быстро извинись!

— Раз больной, извиняться нечего, — засмеялсягомеопат. — Извиняться будет, когда вылечим. Пойдемте в кабинет.

Стены кабинета были увешаны старинными часами, и, желаяпоказать свое восхищение, я почтительно сказал:

— Да-а… У вас есть что пограбить.

Тут я увидел в смежной комнате множество икон и восторженновоскликнул:

— Ого! Да там еще больше!

— Идиот, что поделать, — успокоила бабушка сновапоперхнувшегося гомеопата.

— Хорошо ты меня подставил, — говорила она, когдамы вышли на улицу. — Он уж уверен теперь, что мы вора воспитываем. Лосося…Пограбить… Вот непосредственность идиотическая! Пограбить-то, конечно, естьчто. Пятьдесят рублей за прием. Жулик! Но надо думать, прежде чем рот открывать.

Бабушка часто объясняла мне, что и когда надо говорить.Учила, что слово серебро, а молчание золото; что есть святая ложь и лучшеиногда соврать; что надо быть всегда любезным, даже если не хочется. Правилусвятой лжи бабушка следовала неукоснительно. Если опаздывала, говорила, чтосела не в тот автобус или попалась контролеру; если спрашивали, куда уехал сконцертами дедушка, отвечала, что он не на концерте, а на рыбалке, чтобызнакомые не подумали, будто он много зарабатывает и, позавидовав, не сглазили.Любезной бабушка была всегда.

— Всего доброго, Зинаида Васильевна, — улыбаласьона на прощание знакомой. — Здоровья вам побольше. Главное — здоровье,остальное приложится. Ванечке привет. На каком он курсе?

— На втором, — расплывалась Зинаида Васильевна.

— Умница мальчик, будет толк из него. Ему тожездоровья, пусть сдает на одни пятерки.

— Оттяпала, сволочь, трехкомнатную в кооперативе, чтобу нее все прахом пошло, — говорила бабушка, когда мы отходилиподальше. — И внука своего, идиота, в МИМО вперла. У таких, как она, всесхвачено. Не то что дедушка твой — поц. Десять лет в бытовой комиссии, за всевремя только путёвку в Железноводск взял. Неудобно ему, видите ли…

Следуя правилам святой лжи и обязательной любезности,бабушка забывала, что слово серебро, а молчание золото, и временами выдавала«лосося» не хуже меня. Выходя от гомеопата и слушая упреки по поводу своейнепосредственности, я вспоминал, как несколько дней назад мы ходили вполиклинику делать укол кокарбоксилазы. Перед выходом, прошу прощения заделикатную подробность, бабушка поставила мне свечку. Зачем она мне их ставила,не знаю. Надеюсь, не затем, чтобы по жирным пятнам определять, на какой стулсколько раз я садился. Свечки эти имели ужасную особенность, которой случилосьпроявиться в коридоре перед кабинетом, где в ожидании своей очереди сиделичеловек восемь.

— Пу-у-у-у… — послышалось вдруг из меня, и всезаулыбались. Я испуганно сжался. «Пу-у» изменило тембр и, продолжая менять его,тянулось долго и протяжно. Вокруг засмеялись.

— Что смеетесь, идиоты?! — крикнулабабушка. — У ребенка свечка в попке! Выходит — и такой звук. Ничегосмешного!

У сидевших перед кабинетом оказалось другое мнение, инекоторые стали сползать от хохота со стульев. Что говорить, внепосредственности бабушка мне не уступала!

Думая, сказать об этом или нет, я шел с ней по набережной кметро и смотрел на другой берег Москвы-реки, где виднелись аттракционы паркаГорького. Попасть в парк я мечтал уже давно, но об этом в следующем рассказе…

Моя бабушка считала себя очень культурным человеком и частомне об этом говорила. При этом, был ли я в обуви или нет, она называла менябосяком и делала величественное лицо. Я верил бабушке, но не мог понять,отчего, если она такой культурный человек, мы с ней ни разу не ходили в парккультуры. Ведь там, думал я, наверняка куча культурных людей. Бабушкапообщается с ними, расскажет им про стафилококк, а я на аттракционах покатаюсь.

Покататься на аттракционах было моей давней мечтой. Сколькораз видел я по телевизору, как улыбающийся народ несется на разноцветныхсиденьицах по кругу огромной карусели! Сколько раз завидовал пассажирам,которых под вопли и уханья мчали вверх и вниз по ажурным переплетениямвагончики американских горок! Сколько смотрел, как, искря, сталкиваются иразъезжаются на прямоугольной площадке маленькие электрические автомобили сдлинной, похожей на антенну штуковиной!

Я размышлял, кто куда полетит, если оборвутся цепочкикарусели, что будет, если вагончик американских горок сойдет с рельсов, и каксильно может ударить током от искрящих автомобильчиков, но, несмотря на такиемысли, страстно желал на всем этом покататься и упрашивал бабушку сводить меняв парк культуры. Бабушка же, напротив, вовсе не хотела туда идти, и лишьоднажды, когда мы возвращались от гомеопата, мне удалось ее туда затащить.