Таежный бродяга - Михаил Демин

— Ты сумку-то скинь, — посоветовал старик. — Оставь здесь — сподручнее будет.

— Что-о? — Скрипицын остановился, и сейчас же лицо его затвердело, оскалилось. — Сумку?

Он стоял вполоборота (была видна опущенная бровь, желвачок на щеке, угол твердого рта), и, глянув на него, Михаил подумал с облегчением: «Нет, эти двое незнакомы! Он сам чего-то боится… Только вот — чего?»

Скрипицын спросил негромко и сумрачно:

— При чем здесь сумка? Ну?

— Да Бог с тобой. — Старик усмехнулся, пожимая плечами. — Иди, коли хошь, с ней — дело твое. — Развязал котомку, извлек из нее котелок, привстал, зачерпнул снежку.

— Иди давай, топай, — ташши дрова! Кипятком хоть побалуемся.

Потом они пили чай. Потом укладывались угрюмо — ладили поздний свой ночлег, разгребали мусор, стлали пухлую хвою.

Костер полыхал теперь высоко и ровно — без дыма. Ветер ослаб, и над сонными путниками, над остриями черных елей обнажилось небо; оно полно было блеска и холода.

— Стужей пахнет, — сказал Скрипицын. — К утру градусов на сорок завернет — не менее того… Н-ну ладно. — Он завозился, уминая подстилку. Улегся. Протянул подошвы к огню. Телогрейка его задралась, приоткрылась, и оттуда — из-под полы — выглянула кобура пистолета.

И, всматриваясь в рыжую эту кобуру, Михаил поежился зябко; опять пробудилась в нем давешняя тревога. Вдруг он заметил лицо старика.

Старик не спал, помаргивал, чадил цигаркой, тоже следил за Скрипицыным… Потом он выплюнул окурок и покосился на Михаила. И тотчас же оба они прижмурились, затаились, отворотясь.

Они долго так лежали — недвижно и немо.

В тишине, над пустынными северными снегами, посверкивала и медленно кружилась ночь, она кончалась уже, и луна поблекла и словно бы выцвела. И созвездия сдвинулись к западу. И, запрокинув лицо, щурясь в стылое небо, Михаил думал: «Надо спасаться, пока не поздно! Надо бежать! Этот тип с пистолетом, старик этот — чего они хотят? И кто за кем здесь охотится? Не поймешь…» Мысли путались и были мутны, но чувство тревоги не иссякало в нем, гнездилось прочно. И все сильней одолевало его отчаяние. Надо спасаться, но как? Здесь же ведь глушь, бездорожье. Куда я денусь, куда пойду? Все равно загину — в снегу, в проклятой этой пустыне».

Зловеще и низко пылал над ним полярный ковш — семь зеленых огней, семь звезд Большой Медведицы. Ледяные звездные лучи тянулись к ресницам и покалывали глаза. Михаил заслонился локтем, вздохнул. Стало жалко себя, так жалко — до слез.

В это время Скрипицын сказал:

— Эй, батя, ты чего опять смотришь? Все смотришь и смотришь. Спи.

И старик ответил:

— Да вот смотрю — думаю… Где же это мы встречались? — Он поскреб косматую свою бороду, хрустко зажал ее в горсти. — Слышь-ка, а ты, часом, не геолог?

— Ну, допустим, — отозвался, покашливая, Скрипицын.

— А ведь я тебя знаю, однако. Видел.

— Где?

— Недавно где-то…

Старик затих, пожевал ртом и затем стремительно:

— Знаю, — сказал, — точно! Ты осенью был в Салехарде?

— Ну, был.

— Стало быть, я там тебя и видел. В чайной, на углу, возле склада… Мы с ребятами похмелялись, а ты как раз подошел, помнишь?

— Постой, постой.

Скрипицын сел, упираясь кулаками в снег.

— Ты, что ли, с Лукьяновым был?

— С ним, и с Гришкой, и еще с этим — как его? — мордатый такой, в очках.

— Вер-рно, — согласился Скрипицын, — все верно! Это ж друзья мои. — Он хохотнул. — Вот так история! Теперь и я припоминаю… Ты у них проводником служил?

— Ну да. Ходил с партией по низовью. До недавнего…

— Забавно, — ухмыльнулся Скрипицын.

Они говорили быстро, перебивая друг друга и трудно сдерживая волнение. И, слушая отрывистый этот разговор, Михаил подобрался весь, поднял голову.

— Забавно, н-да. — Скрипицын размял папироску, прикурил от уголька. — Выходит, мы с тобой соратники! Фамилия твоя как?

— Фамилие мое будет Ананьев. — Старик улыбнулся. И сразу улыбка погасла. — Что ж это ты, — произнес он строго, — суетился тут, воду мутил…

— А что — я? — забормотал Скрипицын. — Что — я?

— А ничего. Перепугался… И меня с панталыку сбил… Тоже мне соратничек!

— Но, но, — сказал Скрипицын, — спокойно, батя. Ты на себя поглядел бы.

— Так ведь я — понятное дело, — развел руками старик. — Я подошел, вижу: непорядок. Больно уж компания сумнительная. Чего-то все дергаются, жмутся… А у меня, между прочим, в мешке соболя. Шестнадцать шкурок! Соображаешь? То-та. Еще горностай, куница… Добыча богатая.

— Соболя! — Скрипицын отмахнулся пренебрежительно. — Это все, батя, мелочь, пустяки. Вот здесь… — Он шибко ладонью похлопал по брезентовой сумке. — Знаешь, что здесь лежит? Золотишко!

— Золото? — почтительно проговорил старик. — Откуда?

— Из Урочища… Да это, в общем-то, не важно — откуда. Мощная залежь, вот что главное! Перспективная. Если расчеты подтвердятся, будем прииск закладывать.

— Да, — сказал Ананьев, — да, конечно. С таким грузом — ай-ай… Как же-шь ты рискнул — один, на ночь глядя?

— Так получилось. Машина в зыбуне застряла, шофер ноги проморозил. Ну, я ему доху отдал, а сам — пехом… Как-нибудь! Да теперь уж недалеко.

— В район, что ли, топаешь?

— Туда.

— Стало быть, по пути.

Помолчали. Потом Скрипицын продолжил:

— Смешно! Ну, этот чернявенький, кудреватенький — ладно. Молодой еще, квёлый. Но мы-то, мы — таежники, старые лесные волки!..

Михаил мгновенно поднялся, шагнул через огонь, давя угли, разбрызгивая искры.

— То есть как это — квёлый? — сказал он вздрагивающим от обиды голосом. — Почему?

— Садись, — Ананьев потянул его за рукав, — чего пенишься? Садись, потолкуем.

— О чем толковать-то? — Михаил выпростал руку. — И так ясно…

Он расстегнул тужурку, тронул внутренний карман. Пошуршал там, помедлил. И потом:

— У меня — деньги, — сказал с хрипотцой, — понятно вам? Двадцать тысяч. А вы… Эх! Да на моем месте любой бы забоялся.

— Ого! — Старик задрал бороду — удивился свыше меры. — Прилично… И куда ж ты с ними?

— В экспедицию, — сказал Михаил, — к ребятам. А вы думали, куда? — Он дернул плечом. — Бухгалтер наш заболел, вот пришлось… Думал, поспею дотемна…

— Это что за экспедиция? — спросил Скрипицын. — Чья?

— Академии.

— Из Ленинграда?

— А вы разве знаете?