Привязанность - Ринат Валиуллин

Часто схваченные здесь на лету диалоги пленяют нас в какой-то мир только для двоих людей. Они неестественны, как и сам город. Но лишь потому, что в обычной жизни мы вообще делаем так мало необычного, что она превращается в рутину. И такие диалоги неожиданно вырывают нас из нее. «Вот так хотелось бы жить, так общаться». Дать волю легкомыслию нелегко. Мы только хотим быть похожими на кого-то, на тех или иных героев. И все. Мы только хотим. Мы в плену совсем не тех героев, кто создан по образу и подобию, а скорее наоборот – наделенных неким волшебством, сверхвозможностью, чудом. Мы в плену чудотворцев. Это можно назвать режимом. Зная, что чудес не бывает, мы все время находимся в режиме в ожидании чуда.

* * *

– Привет, Муха, – подбежал я по привычке сзади.

– Здравствуй, Шарик. Да хватит тебе уже принюхиваться, опять небритый, соскучился, что ли? – скромно пыталась развернуться Муха.

– Да, всю ночь о тебе думал, смотрел на звезды и представлял, как ты там будешь в космосе в темноте без пищи, – глядел я в ее большие томные глаза.

– Я же всего на три витка, если еще полечу, – закатила она глаза.

– Как кастинг-то прошел, кстати?

– Да вроде ничего прошел, правда, пришлось переспать с главным. Космос требует жертв.

– Ни стыда, ни совести, – улыбнулся я белыми зубами.

– А зачем брать лишнее на орбиту. Бессовестно, но быстро: пять минут без совести за три часа в космосе, – закатила Муха глаза еще дальше.

– Недорого, – почесал я ногой за ухом. – Теперь тебе все время с ним спать придется? – стал я рисовать на земле замысловатые цветочки.

– Не знаю, сказали, что подготовка к полету займет три месяца – испытательный срок. Но самое главное, что у меня теперь будет новое имя, свой позывной – Белка!

– Почему Белка? – затер я свои творения.

– Потому что на букву Б… – побледнела Муха.

– Ты что, одна полетишь? – залег я на теплую землю.

– Нет, с одной сучкой, со Стрелкой.

– Потому что на букву С? – положил я морду на вытянутые вперед лапы, и она растеклась по ним.

– Терниста дорога к звездам, – легла Муха рядом, впившись своим провинившимся взглядом в мои глазные яблоки. Откусила.

– Оно того стоит? – закрыл я глаза, будто был сторожем этого яблочного сада.

– Не знаю. Сына надо поднять на лапы. Он же у меня единственный и такой непутевый, – поймала языком Муха сползающую по морде слезу.

– Дети, как им хорошо без нас, как нам плохо без них, – вспомнил я свое щенячье детство и родительскую конуру.

– Ты-то своего видишь часто? – лизнула меня она.

– Раз в неделю, – услышал я запах домашнего супа в ее языке.

– Алименты платишь? – не переставала она лизать мою гордость.

– Ежемесячно, двадцать пять процентов костей, – начал я возбуждаться от такого обилия женской неги.

– Ты все в кости играешь, а ребенку мясо нужно, – резко прекратила она ласкать мою морду.

– Да где же я его возьму, мясо-то? Работу ищу, перебиваюсь пока старыми заначками.

– А как же заграница? – поднялась с земли и отряхнулась Муха.

– Ну ты же понимаешь, что все это одна болтовня, для красного словца, кому я там нужен, за границей, там своих псов хватает, – со злостью на себя закусил я блоху, которая ползла по моей лапе. А может, и не было никакой блохи, просто злость.

– Чем сегодня займемся? – попыталась она отвлечь от тяжелых дум Шарика.

– Может, кино посмотрим?

– Может, лучше друг на друга?

– А других нет вариантов?

– Никто меня не любит, никому я не нужна, – заскулила Муха.

– Так радуйся: никто не обидит, не бросит ради другой, не изменит, не выгонит, не поцелует жадно в самое сердце, чтобы затем плюнуть в душу. Ты в безопасности, – прикусил Шарик любя ее холку.

– К черту опасность! Знал бы ты, как ее порой не хватает, – виляя хвостом, оценила она его маневр.

Шарик хорошо знал, что после этих слов погода в душе женщины начинает резко портиться, как бы ярко ни светило солнце. Он хотел бы утешить Муху, но знал, чем это может обернуться. То, что было, обязательно повторяется, стоит только попробовать заново начать строить город из отношений, стоит только один раз остаться, а утром почистить зубы, одеться, позавтракать и выйти на улицу, можно даже не завтракать, можно даже не одеваться. И пошло-поехало, минимум через неделю, если считать, что эта неделя будет медовой, опять выедание нервов. А может быть, хватит и ночи, как только холодильник пустой утром пожмет тебе руку, или лапа забудет выключить свет в туалете, или другой найдется какой-то предлог, который ты попытаешься писать слитно с тем, что может существовать только раздельно.

– Неужели ты все еще меня не простил? – угадала движение его мыслей Муха.

– Простить можно что угодно, только это будет уже не любовь и даже не дружба.

– А что это будет?

– Кёрлинг, где один станет с криками сталкивать камень с души, а другой попытается оттереть на ней пятно.

– Сколько я ни смотрела, этот вид спорта не понимаю.

– А что там непонятного. Все как в жизни, сплошные терки.

– Я чувствую себя бесполезной вещицей, даже ты меня больше не замечаешь.

Шарик почувствовал, что нечто внутри Мухи искалечено и не подлежит ремонту, хотя многие до сих пор так или иначе пытаются восстановить ее нежность, лезут в монетоприемник, в эту складку любви, пещерку истомы, в этот спальный мешок, в карман, в ларец с драгоценностями, в вечную скважину нефти, в ее метро, в ее бесконечный космос… за любовью со своим проездным билетом. Он даже услышал, как она всем им кричит: «Уберите единый! В космосе он не действителен».

«Муха капризна сегодня, но космос капризней», – поглядывал на небо Шарик. И действительно, над парком уже висела туча с гигантский надувной матрац лилового цвета.

– Мне кажется, сейчас ливанет. Может, к дому двинем?

– Да! Проводишь?

– Хорошо, бежим! – рванул с места Шарик, мотая про себя «как я могу отказать, если женщина просит», а Муха полетела за ним следом с той же самой мыслью: «если мужчина просит».

* * *

Снова перекресток, я в ожидании зеленого. Из открытой двери кафе беспощадно несет кофе. Будто оно там произрастает, собирается и жарится. Неожиданный ветерок из Франции приносит двух дам. Легкий шарфик туалетной воды на шее одной из них, у другой тяжелее. Красное и белое, как два полных бокала вина на стройных стеклянных ножках, словно подснежники, они вышли к солнцу и еще не успели обрести цвет побед.