Ангелочек. Дыхание утренней зари - Мари-Бернадетт Дюпюи

– Энджи, милая, не обижайся, я просто стараюсь быть с тобой откровенным. Я отнюдь не испытываю отвращения к мальчику, ведь он ни в чем не виноват. Вспомни, в Лозере, на Рождество, мы с ним прекрасно ладили. Играли в снежки, вместе ходили за елкой…

Луиджи хотел обнять жену, но Анжелина его оттолкнула:

– Не трогай меня! Мне грустно, так грустно! Анри – мое дитя, плоть от моей плоти, пусть даже он и носит твою фамилию, пусть даже у меня нет на него прав, если не считать почетного звания крестной. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь простить тебе то, что ты сейчас сказал. В такой день, как сегодня, когда мы только-только вернулись домой!

Она откинула простыню и одеяло, чтобы встать. Он удержал ее за талию.

– Останься, не надо никуда убегать! Мужскую природу так просто не изменишь. Да, я ревную к твоему прошлому, но это потому, что я люблю тебя до сумасшествия!

– Нам случалось ссориться из-за твоей ревности, и мое отношение к этому не изменилось, – отрезала Анжелина. – После ты просил у меня прощения. Но если всю жизнь ты будешь меня упрекать в том, что я когда-то любила Гильема, и если Анри для тебя – живое олицетворение моих прегрешений, что ж, нам не нужно быть вместе. Даже несмотря на то, что я жду ребенка, в этот раз – твоего ребенка…

– Нашего ребенка, – поправил он. – Прошу, будь благоразумна! Успокойся! Нам сегодня и без этого хватило волнений. Энджи, радость моя, я не хотел тебя огорчать. Мне не нужно было это говорить!

Он обнял ее, и на этот раз не встретил сопротивления. Анжелина вдруг вспомнила о письмах от прежнего возлюбленного, о свидании, которого он так ждал. «Если бы я была на месте Луиджи, быть может, и я бы ревновала, и мне бы очень не понравилось, если бы он пошел на свидание с женщиной, которая родила от него ребенка…» – сказала она себе.

Эти размышления пригасили гнев, и Анжелина позволила себя приласкать и поцеловать, сначала в губы, потом – в шею. Длительный период воздержания, предписанный отцом Ансельмом, закончился. Одно или два сближения в неделю – жестокое испытание для молодоженов!

– Моя прелестная женушка, – прошептал Луиджи ей на ушко, – я болван со вспыльчивым нравом, в чем меня постоянно упрекает мой духовный наставник, этот милейший отец Северин. Я действую по велению чувств, не задумываясь о последствиях. Сейчас я уже и сам не понимаю, как я мог такое сказать. На что мне жаловаться? Ничего не бойся, твой pitchoun станет мне братом, станет сыном! Прошу, прости меня! Любовь делает меня идиотом!

Ласки мужчины стали более настойчивыми, рука скользнула под ночную рубашку. Умелые и страстные, его пальцы очертили округлость одной груди, потом перебежали к другой, и Анжелина возбуждалась все больше с каждым новым прикосновением. Грудь у нее чуть отяжелела, ее тело расцветало, став вместилищем новой жизни, таившейся в ее лоне. Наконец его рука отважилась прикоснуться к интимному месту, треугольнику волос, таких же мягких и рыжих, как и ее шевелюра.

– Нет, только не сегодня! – слабо возразила она.

– Именно сегодня! Ты такая теплая, такая мягкая! Я хочу загладить свою оплошность и увести тебя в райский сад, где будем только ты и я!

Он снова завладел ее губами, пребывая в уверенности, что она уступит. Так и случилось. Гнев и желание перемешались в ее мыслях, и Анжелина вдруг перестала противиться. Луиджи был без одежды, и его атласная кожа теперь показалась ей обжигающе горячей. Не думая больше ни о чем, она прижала ладошки к его спине и выпустила коготки – этакая сладкая женская месть. Он застонал от удовольствия.

– Хочу тебя видеть! – прошептал он, отрываясь от нее на мгновение, чтобы зажечь свечу. – Энджи, сжалься надо мной, сними рубашку!

И вот загорелся фитиль, слабый свет осветил лицо бывшего странника. Его черные глаза хищно блеснули, и Анжелина вспомнила, как этот блеск будоражил ей кровь в их первые встречи. Обернувшись, он нашел ее обнаженной. Она лежала на боку, и по плечу ее вились длинные огненные пряди волос.

– Ты прекрасна! Однажды я тебя нарисую. Только вместо белых простыней будет темно-зеленая ткань… Нет, лучше фиолетовая, почти черная… Дорогая моя, знала бы ты, какие красивые у тебя бедра и колени… Мне впору тебе поклоняться, а не заставлять тебя плакать!

Кончиком указательного пальца он провел по ее ноге. Она закрыла глаза, слегка смущенная таким пристальным вниманием после многих недель, когда приходилось спать в одежде, часто на сеновале или на жестких матрацах в тавернах Галиции. Но к этому смятению примешивалось сладкое волнение, обострявшее все ее чувства. Луиджи почувствовал это и, не проронив ни слова, присоединился к любимой. Он наслаждался умением Анжелины полностью отдаться страсти, раствориться в акте любви настолько, чтобы забыть о сдержанности и стыдливости. Она тихо вскрикнула, словно бы от удивления, когда он поцелуями почтил ее женское естество, и сжала его в объятиях – открытая удовольствию, не помнящая ни прошлого, ни настоящего, живущая только в этом кратком, как молния, моменте обладания, – когда он лег сверху и проник в нее одним сильным движением. По лицу ее он видел, как нарастает исступление и как потом на губах ее появляется растерянная, удивленная улыбка, которая каждый раз волновала его до глубины души.

– Любовь… – вздохнула она. – Любовь моя…

Это признание, произнесенное дрогнувшим, переменившимся от страсти голосом… Сил сдерживаться больше не было. Сраженный беспредельным наслаждением, словно молнией, он рухнул сверху.

– Анжелина, прости меня! – пробормотал он.

– Мне нечего тебе прощать, Луиджи.

Он поцеловал ее, счастливый и успокоенный, даже не подозревая, чем продиктована такая снисходительность. Наконец, утомленный длинным днем, вернувшим их в лоно старого города, он вытянулся с ней рядом и почти моментально уснул. Анжелина же продолжала бодрствовать, не сводя взгляда фиалковых глаз с пламени свечи.

«Мне нужно быть очень осторожной! Было бы ужасно, если бы Луиджи меня покинул! – думала она. – Я ношу его дитя и хочу, чтобы у этого малыша был отец и чтобы ребенок рос в счастливой семье!»

Она сдержала вздох и смахнула со щек слезы – украдкой, тыльной стороной кисти. Ночь не принесла ей покоя, периоды неприятных сновидений чередовались с часами бессонницы. На рассвете Анжелина встала и сварила себе кофе. На сердце у нее было тяжело. Луиджи застал жену сидящей перед очагом. Она успела уложить волосы в прическу и надела платье из коричневой саржи.

– Доброе утро, повитуха Лубе! – шутливо поприветствовал он супругу, которая показалась ему необычно серьезной и задумчивой для раннего утра. – Что тревожит тебя в этот утренний час?

– Много разных вещей… Я сегодня плохо спала.

– Знаю, ты вертелась на кровати, как уж. Энджи, мне больно видеть тебя такой печальной.

Он заставил ее подняться и нежно обнял. Тихим голосом она заговорила о том, что ее тревожило:

– Я не могу вот так сразу забыть, что ты сказал вчера об Анри, но я тебя понимаю и доверяю тебе. А еще я все время думаю о повитухе, которая поселилась на дороге в Сен-Жирон, близ жандармерии.