Орхан - Роберт Ирвин

– Прежде чем все это кончится, ты будешь готов умереть, лишь бы только избавиться от экстаза. В данную минуту ты лицезришь меня одетой, в чадре и капюшоне, дабы тебя не ослепил блеск моей естественной красоты. Я прикрылась из милости к тебе, дабы ты не погиб от экстаза. Но теперь, если ты готов, я обострю твое желание, позволив тебе одну за другой рассмотреть самые опасные и соблазнительные части моего тела.

Поскольку Орхан кивнул, Михрима принялась возиться со шнурками своей блузки. Она опустилась на колени, чтобы показать свои груди, и, поддерживая их ладонями, высунула наружу, предложив вниманию Орхана. В тот же миг вдалеке раздался странный трубный звук.

– Это первые объекты созерцания, – сказала она. – Как называла их Анадиль?

– Она называла их своими лунами, – ответил Орхан.

– Анадиль была права, но что это значит? Михрима на коленях придвинулась к Орхану так близко, как только смогла, и соски ее груди коснулись золотистой решетки. Даже прорези для глаз в ее черной бархатной чадре были затянуты тонкой нитяной сеточкой. Орхана позабавила пришедшая ему в голову мысль о том, что ее лицо, возможно, обезображено проказой или страшно изуродовано по иной причине.

Михрима продолжала нежным голосом рассуждать о том, что ее груди – это знаки лун в сексуальном космосе и, как и все, так или иначе связанное с луной, они подвержены смене фаз и разложению. Любить их следует не только за то, какие они есть, но и за то, во что превратятся – в сморщенное вымя. Но груди – это еще и голубиные яйца, а также – плоды граната. Более того, они заслуживают благоговейного отношения как Малые Молитвенные Подушки, на которых мужчина может найти утешение и спасти свою душу, – части эти символизируют все женское тело, то есть Большую Молитвенную Подушку. Все мужчины в стремлении своем вернуться к материнской груди на самом деле стремятся вернуться к Божеству. Луны-близнецы – не что иное, как боголепные навигационные ориентиры в этом мистическом путешествии вспять.

Пока Михрима говорила о гипсовых куполах, освещаемых лучами лунной тайны, Орхан, словно загипнотизированный, глазел на ее груди.

Они и вправду были очень привлекательны, но, по его мнению, больше походили не на мистические луны, а на слепых щенят, нуждающихся в ласке. Орхан почувствовал, как что-то шевельнулось у основания его позвоночника.

– Смотри на мои груди! Смотри внимательно! – настаивала Михрима. – Кажется, что они сами предлагают тебе себя, независимо от моего желания. Они мягкие и ранимые, но при этом, похоже, тебе угрожают, не правда ли? Разве такое возможно?

Так и не дождавшись от Орхана ответа, она указала на него пальцем и продолжила:

– А если ты не в состоянии как следует разглядеть мои груди, то посмотри на себя – такой закаленный, стройный, крепко сбитый, а вот с членом своим совладать не можешь. Будучи очень сильным, физически крепким мужчиной, ты все же угодил в сети моей слабости. Обольщение есть не что иное, как проделки слабых с целью покорения сильных. Сильные всегда стремятся выплеснуть свою силу в нежность и сделаться слабыми. Но ты должен стать еще слабее. Пора переходить ко второму этапу тренировки взгляда.

С этими словами Михрима откинула капюшон и сорвала чадру, явив взору копну золотистых волос, обрамлявших спокойное, приятной округлости лицо, которое бледной луной заблестело в слабом свете свечей. Ее распущенные волосы были сетями, расставленными на любовника. Он, любовник, был соловьем, коего заманили в горящий розарий. И соловей, и розарий были обречены на гибель, и союз их был возможен лишь в слиянии бренных останков. Что благороднее – любить красоту или быть красивым? Кому досталась лучшая доля – соловью или розарию?

Хотя Михрима продолжала говорить о высоких тайнах женского пола, Орхан, созерцая ее лицо, грудь и плечи, пытался вообразить, что произошло бы, окажись сейчас плоть этой женщины в его власти. Желание в нем росло. Боль между ног была такой сильной, что казалось, он уже не сумеет встать, если тотчас же не добьется некоторого облегчения. От своих грустных мыслей он отвлекся только тогда, когда Михрима объявила:

– А теперь я покажу тебе другое свое лицо.

Она повернулась к нему спиной и, расстегнув кушак, спустила шаровары, ни на миг при этом не умолкая.

– Таким путем, – сказала она, – я побеждаю, уничижаясь перед тобой, ибо путь любовника есть самоотречение без надежды на удовлетворение желания. Это предпоследний этап тренировки взгляда, после чего ты узришь меня совершенно обнаженной. Итак, смотри на попку мою и дивись!

Орхан поступил, как было велено. Михрима раскачивалась, перенося вес с ноги на ногу, и ее массивные ягодицы то поднимались, то опускались, мерцая бликами яркого света. Ее зад, как понял Орхан, походил на груди тем, что был знаком луны и под влиянием луны находился. Он был бледным, светящимся и, подобно луне, мог свести мужчину с ума. Орхан решил, что предпочитает зад Михримы ее груди, ибо зад ее отличался властностью, коей робкой груди явно недоставало. Поэтому, пока Михрима пыталась поведать ему о песчаных дюнах, по которым должны путешествовать руки любовника, о легких белых облаках, скрывающих Божество от мужчины, об астральном невольнике, обращенном в рабство задницей, и о горькой тайне ее черной бездны, Орхан украдкой задрал свой халат и в тихом возбуждении принялся лихорадочно мастурбировать. Он отчаянно стремился достичь оргазма, причем хотел успеть это сделать раньше, чем Михрима вновь повернется к нему лицом, но именно в тот момент, когда он густыми горячими струями извергал семя, она повернулась к нему и в смятении вскрикнула. В тот же миг дверь у нее за спиной распахнулась, в яму ворвался сильный порыв ветра, и Орхана окутала тьма. Впечатление было такое, будто сверху внезапно опустилась огромная рука в черной перчатке и погасила свечи.

Раздался громкий голос другой женщины, не Михримы, свирепый и жуткий:

– Горе мужчине, который не сдал экзамен на скорбный взгляд! Пускай остается во тьме и бесчестии, пленником своей похоти!

Сетования, ненадолго сделавшись громкими, вскоре затихли. Орхан не пошевелился, оставшись сидеть в кромешной темноте. Да и куда ему было идти? В его голове, обгоняя друг друга, проносились неистовые образы, яркие и разноцветные, – всего за несколько часов он увидел множество незнакомых красивых мест, множество странных, неожиданных сцен. Чему-то из увиденного он даже не мог подобрать названия. Многое лишь носило название и больше ничего собой пока что не представляло. Экстаз все еще оставался одним названием. По крайней мере от него Орхан уберегся. В конце концов веки его задрожали и смежились, он повалился спиной на каменный пол и уснул там, где сидел. Даже в то время, когда он спал, гадюка у него во рту беспокойно металась из стороны в сторону.

Проснулся он от шороха, скрипа и бормотания. Открыв глаза, он узрел солнечный свет, струившийся из окошка в крыше ямы. Он заглянул в клетку, рассчитывая увидеть Михриму, но там, где накануне вечером стояла Михрима, появилась старуха в грубом коричневом платье. Голова женщины поникла так, что едва возвышалась над плечами. Подумав, Орхан решил, что голова эта больше похожа на череп, ибо под жидкими волосами виднелась лысина, кожа на костлявом лице натянулась, а глаза глубоко провалились в череп. На подбородке, выступ которого подчеркивало отсутствие зубов, росла редкая, клочковатая бороденка. Орхану пришла в голову забавная мысль о том, что он и вправду смотрит на Михриму, только проспав семьдесят лет, и что причиной всему – тренировка скорбного взгляда. Старуха мельком взглянула на него и вновь взялась за работу, продолжив разбрасывать по полу клетки солому.