Счастливые несчастливые годы - Флер Йегги

Бывало, что эти двое вместе ходили в деревню: тренер шел упругим спортивным шагом, притворяясь молодым, его торс не утратил скульптурных очертаний. Бедра были узкие, издали могло показаться, что это стройный юноша, — зрелище, достаточно редкое для здешних мест, населенных преимущественно стариками. Вблизи его голова напоминала череп, обтянутый кожей. Мужчины вдвоем сидели в кафе, но им нечего было сказать друг другу. Возможно, они думали, что прокляты или забыты Богом, а может быть, им было хорошо в этом затерянном уголке. Достаточно, чтобы хоть какая-нибудь мысль пронеслась в воздухе, и она уже становится твоей, а если не поймаешь ее, чувствуешь себя еще более одиноким. У девушек в пансионе впереди была целая жизнь, и муж фрау Хофштеттер знал, что они мечтают о развлечениях. У этого человека впереди не было ничего. Каждый год прибывали новые девушки, мечтали о драгоценных дарах, которыми осыплет их жизнь, которые обещала им его жена. Будущее принадлежало им. А для него мысль о будущем была как заноза. Иногда ему приходило в голову, что надо отомстить девушкам за их мечты. Он знал, как это сделать. Но вместо этого он привязался к маленькой негритянке. У него возникло ощущение, что они чем-то близки друг другу. Он наслаждался, наблюдая из окна кабинета, как она играет одна в саду или во дворике, вяло подпрыгивает, задирая худенькие коленки. Но вдруг девочка останавливается и повелительным взглядом смотрит себе под ноги, словно приказывая земле расступиться.

Прибытие новенькой всегда вызывает любопытство. Эта юная дама явилась к нам в конце февраля. Мы были заняты разговором. Если точнее, мы не разговаривали, а хохотали. Она была чем-то похожа на Джильду из кино. Великолепная грива рыжих волос, этакий охотничий трофей, казалось, была не настоящая, а сфотографированная. Когда новенькая вошла в Speisesaal[19], настала тишина. Вилки и ножи замерли в воздухе. Будь на нашем месте моряки, они бы засвистели. Меня ждала Фредерика: мы с ней собирались на послеобеденную прогулку. Но я опоздала. «Tu as vu la nouvelle?»[20]Ну еще бы.

Мы тут же сменили тему. Кажется, заговорили о Бодлере. У него была возлюбленная-креолка. Эта рыжая девица тоже немного креолка. Вечером, за ужином, мы с новенькой принялись болтать, как будто знали друг друга много лет. Остальные девочки молча следили за нашей беседой, не спуская глаз и ловя каждое слово. Рядом со мной сидела испанка, которая питалась главным образом йогуртами, чтобы похудеть. «Поднимись ко мне в комнату», — сказала Мишлин — так звали новенькую. Она обняла меня и поцеловала, — вероятно, таким же поцелуем она награждала свою лошадь. Я поднялась к ней, и там она рассказала мне о своей жизни почти все, скороговоркой, точно читала бальную записную книжку.

Я объяснила ей, что мне пора, потому что я ночую в другом корпусе. В каком? В корпусе для маленьких? И она расхохоталась. Ты что, маленькая? Какой кошмар. Она произнесла это так, словно перед ней сидел полный зрительный зал. Я быстро вышла, прошла по коридору мимо комнаты Фредерики, но не решилась войти. Было уже слишком поздно. В четверть десятого нам уже полагалось сидеть по комнатам. Я легла спать в отвратительном настроении. Моя соседка, расчесав волосы, сказала: «Sehr elegant, rassig, die Neue»[21]. Слово «элегантная» тут не подходило. Пожалуй, такая красота и не нуждается в элегантности. Элегантной была Фредерика.

Мишлин была околдована собственной красотой, несла ее по миру, словно тропическую птицу. На мой взгляд, Фредерика была красивее Мишлин, но никогда не превращала это в триумф. А Мишлин, не столь утонченная, стремилась сразу и без затей ошеломить всех, насладиться триумфом. В ней все было напоказ, и первым делом меня привлекло именно это ее качество. А затем — ее веселость. Она немедленно показала мне свои платья. Казалось, что в шкафах засияло солнце. Она обнимала меня, не встречая сопротивления, и я чувствовала, как прижимаюсь к сильному, здоровому телу. Словно к телу кормилицы. Все у нее было нежное, юное, упругое. Она обнимала меня так, будто заключала в объятия толпу. Без всяких греховных или порочных помыслов. Я бы даже сказала: обнимала, как товарищ, если бы значение этого слова не было извращено. Она была «свой парень». Не то что Фредерика, с которой мы не осмеливались прикоснуться друг к другу, а уж тем более поцеловаться. Одна мысль об этом вызывала ужас. Быть может, мы противились желанию потому, что оно не вязалось с тем представлением, что создалось у нас друг о друге.

Не раз, правда, бывало, что мне хотелось приласкать ее, но я не решалась — от нее веяло такой суровостью. А в глазах Мишлин отражалось удивление, пустота и безмятежность. Когда она злилась, глаза становились меньше, словно их радужная оболочка вдруг съеживалась. Но в целом Мишлин была красавица. Постепенно у меня вошло в привычку навещать ее в свободные часы. Как правило, мы болтали о разных пустяках, поговорить на серьезные темы почти не было повода. А посмеяться можно над чем угодно. Мишлин не нравилось учиться, ее вообще ничто не интересовало. Они с daddy[22]собирались устроить бал. О матери она не упоминала, возможно, та уже умерла. О мертвых забывают. Для нее существовал только дэдди. Если бал состоится, она меня пригласит. Я стану ее лучшей подругой. Да ведь я и так ее лучшая подруга, уже давно, разве нет? Depuis toujours[23]. Мы будем писать друг другу.

Они пригласила меня на свою виллу, я могла приехать, когда захочу. Я наверняка понравлюсь дэдди. Может быть, он даже примется ухаживать за мной. Он ухаживает за всеми ее школьными подругами. А мой дэдди тоже ухаживает за моими подругами? Нет, мой дэдди незнаком ни с одной из них. А почему я прячу их от него? Из ревности? А какая вилла у моего дэдди? Мой дэдди живет в гостинице. Значит, у тебя нет своего дома? Есть, но дэдди там не живет. Ее дэдди еще молодой, когда они идут куда-нибудь вместе, она накладывает косметику и все принимают ее за его невесту. А я подумала о моем дэдди, о бесчисленных гостиницах, в которых мы с ним виделись во время каникул, зимой и летом, об этом пожилом седовласом господине с ледяными, ясными, печальными глазами. Со временем у меня станут такие же.

А Мишлин говорила без умолку, строила планы на будущее, всегда одни и те же. Во всяком случае, в каждом присутствовали частые переезды, какая-то невнятная суета, слава и торжество, а также дэдди. Я забросила Фредерику, теперь мы с ней почти не ходили гулять вдвоем. Когда Мишлин при всех обнимала меня за плечи и это видела Фредерика, мне становилось стыдно. Я теряла душевный комфорт, но вновь обретала его, заходя в комнату Мишлин или оставаясь с ней наедине, однако я не хотела, чтобы меня при этом увидела Фредерика. А Фредерика меня видела, я ловила на себе ее грустный взгляд, в котором мне чудился укор. С Мишлин я развлекалась, хоть ее всегдашнее веселье и вечные разговоры о дэдди начинали нагонять на меня тоску, но ведь и среди тоски можно поиграть в веселье, и на похоронах можно развернуть бурную деятельность.