Островский в Берендеевке - Виктор Бочков

«Мой отец был специалист-резчик по дереву иконостасной части. Его работы можно и теперь увидеть в нашей церкви (киоты. – В. Б.) Кроме того, он делал весь ремонт мебели в усадьбе Островских и был принят там как свой человек.

Часто бывал с семьей Александр Николаевич в нашем доме. Моя мамаша угощала их медом, деревенскими колобками.

В те времена школ не было, учился я у дьякона две зимы и никак не мог одолеть трудную науку. Однажды Александр Николаевич пришел к нам (это было года за четыре до его кончины) и стал меня экзаменовать. Мало что я мог ответить или прочитать. Тогда он сказал мне: «Приходи, Ваня, в усадьбу, буду заниматься».

Александр Николаевич занимался со мной несколько раз. Иногда он был занят и тогда направлял меня к гувернантке или к дочери Марии Александровне. Они со мной занимались долго. Так что грамоте я научился по-настоящему у Островских.

Я каждый раз посещал Щелыково. Иногда Александр Николаевич рекомендовал меня своим гостям и говорил: «Это мой любимый ученик Ваня». Помню, не приготовил я урока и думаю: поставит меня в угол Александр Николаевич. В угол он меня не поставил, а спросил: «Почему ты, Ваня, не приготовил урока?» Я ответил, что виноват, прогулял. Долго Александр Николаевич смотрел мне в глаза. Стыдно мне стало. С тех пор я всегда хорошо готовился к занятиям».

Николо-Бережки

Несколько летних занятий с Островским дали ребенку больше, чем две зимы хождения к дьячку Ивану Ивановичу Зернову, превосходному рыболову, но никакому учителю. Драматург нашел Ваню способным мальчиком и интересовался его выдумками, о которых узнавал и от своих детей. «Бегал я часто в усадьбу к его сыновьям, – вспоминал Иван Иванович, – нередко и они приходили к нам в Бережки. Катались мы на лодке, по деревьям лазили. У нас до реки рукой подать, только в овраг спуститься. У Островских своя лодка, у меня своя. Я уже тогда помогал отцу и начал столярничать, приделал к лодке колесо. Начнешь передвигать рычаг, колесо вертится – лодку несет. Приходили смотреть на нас взрослые из усадьбы, стали звать меня «Изобретатель-самоучка».

Подарил мне Александр Николаевич рожок, он и теперь у меня хранится. Такой же рожок был и у его детей. Соберутся они гулять, загудят в рожок на берегу реки. Я откликаюсь – значит, ждут».

Иван Иванович Соболев прожил в своем бережковском доме всю жизнь, а скончался он в 1949 году. В послевоенные годы, уже выйдя на пенсию, он целые дни проводил в бывшей усадьбе, отпирал дом его немногочисленным еще посетителям, водил по опустевшим комнатам, рассказывал. Воспоминания его были не очень насыщены фактами, местами сбивчивы, но искренни, человечны. «Неоценимый был человек, как великий русский писатель и драматург, Александр Николаевич Островский, – писал Соболев в 1945 году. – В честь его памяти я работаю заведующим музеем имени Островского в Щелыкове и с любовью отношусь к делу, вспоминаю свое детство, как ходил каждый день к Александру Николаевичу на уроки». Следует уточнить, что «заведующим» Иван Иванович сделал себя сам – в музее тогда штатных сотрудников не было, а открывали его только на два-три летних месяца.

С таким же добрым чувством говорили об Островском и остальные дети Ивана Викторовича Соболева. «Я навсегда, – написала в 1948 году его дочь Мария Ивановна, – запомнила мир Александра Николаевича Островского – светлое, улыбающееся лицо добродушного, сердечного человека. И не одна я, а все, кто хоть однажды видел его, сохранили о нем самую добрую память».

На мемориальном кладбище в Николо-Бережках, перед калиткой в ограде семейного захоронения Островских, долгие годы обихаживаемого Соболевыми, есть два металлических креста с жестяными табличками. Надписи скупо поясняют, что здесь похоронены друзья драматурга – Иван Викторович и Иван Иванович Соболевы. А на краю селения по-прежнему стоит дом Соболевых, заново отреставрированный в 1973 году, – в нем сейчас развернута любопытная выставка предметов крестьянского искусства и быта нашего прошлого.

«О, дружба, это ты…»

От «дома Соболевых» узкая дорожка вдоль плетня и мостик через ущелистый овражек подводят прямо к калитке в церковной ограде. Там на тихом бережковском погосте возле белокаменного храма XVIII века и несколько в стороне от паперти, обнесенные массивной чугунной оградой, стоят в ряд три памятника – тяжелые мраморные кресты над могилами драматурга, его жены и старшей дочери. На их фоне лежащая в той же ограде, но правее, старая плита из серого полированного гранита выглядит совсем незаметной. На полметра почти приподнятая над землей и уширяющаяся в изголовье, обращенном на запад, она способна привлечь внимание не каждого, но многие все же заинтересованно склоняются над нею, силясь разобрать полустертые надписи и рисунки на ее поверхности. Сверху на плите крупными вызолоченными буквами написано:

Николай Федорович

ОСТРОВСКИЙ

Родился в Костроме 6 мая 1796 года

Скончался в с. Щелыкове 22 февраля 1853 года.

Ниже – виньетка, потом грубовато выполненный аллегорический рисунок – обвитая плющом дубовая ветвь – и четверостишие:

Что же, типичная надгробная плита с глубокомысленной сентенцией, заурядной для второй трети прошлого века, – мало ли их разбросано по старинным кладбищам. Только ведь эпитафия эта – отцу великого русского драматурга, погребенного рядом. Уже поэтому она заслуживает изучения.

И тотчас возникнут вопросы. Кто и когда установил плиту? Кем подобран текст надписи? Чье стихотворение выбито на плите? Так ли неизменно все было на могиле отца и при жизни Александра Николаевича?

Начнем с выяснения последнего вопроса – на него ответить проще. На отлитографированном рисунке художника В. П. Вопилова, исполненном летом 1886 года, самом раннем изображении погоста в Николо-Бережках, плита расположена иначе – изголовьем в сторону церковной паперти и более удалена от креста над могилой драматурга, нежели сейчас. Так что когда вокруг захоронения Александра Николаевича сделали ограду, плита оказалась за ее пределами. А по хранящимся в щелыковском музее фотографиям можно уточнить, что плиту перенесли внутрь ограды и развернули на девяносто градусов в начале нашего века, когда устанавливали памятники вдове и дочери драматурга. Тогда же под плиту подвели цементную подушку.

Теперь – кто же ставил на могиле плиту? Сын? Вспомним, что Александр Николаевич, узнав о тяжелой болезни отца, приехал в Щелыково после двухлетнего перерыва и попал только на похороны. И через несколько дней уехал в Кострому из усадьбы, доставшейся в наследство мачехе и сводным братьям и сестрам.

А памятники умершим обычно ставят именно их наследники. Мачеха жила в Щелыкове, а драматург в 50-е годы бывал там редко, наезжая на короткое время в 1855 и 1857 годах. Да и едва ли входящий в славу Островский выбрал бы для эпитафии надпись, в которой сравнивал себя со сброшенным на землю плющом – современники не замечали в нем склонности к самоуничижению. Скорее это удел вдовы.