Где-то в мире есть солнце. Свидетельство о Холокосте - Майкл Грюнбаум

Папа. О нем ничего не слышно третью неделю. Я уже и спрашивать перестал, разве что иногда не могу удержаться. Пару раз в день, не чаще. Известно лишь одно: папу арестовали. Те нацисты не поговорить пришли. Они забрали его и еще тринадцать человек, с которыми папа работал до прихода немцев. Всех отвезли в тюрьму Панкрац, это здесь же, в Праге. А теперь каждый вечер перед комендантским часом к нам заходит кто-нибудь из жен арестованных, они пьют с мамой чай и шепчутся, и круги у них под глазами с каждым днем становятся все больше и темнее.

Три мальчика, им года по два, ухватили меня за ноги и хихикают.

— Миша! — вопят они.

— Займи их, пока я приготовлю обед, — попросила мама.

Я загнал их и еще парочку таких же малявок в соседнюю комнату — на самом деле это спальня супругов Кинских, но в это трудно поверить, когда повсюду разбросано столько игрушек: днем вся квартира превращается в ясли. Почти двадцать малышей, и всего две женщины, мама и госпожа Кинская, должны за ними присматривать. Иногда им помогает Мариэтта. Я-то по-настоящему не помогаю, прихожу ненадолго из «школы» к обеду: мне достается все, с чем не справится малышня.

Я уговариваю их построить из кубиков башню, однако они, кажется, думают, что кубики — тоже часть обеда. В комнату вползает маленькая девочка, вонь от переполненного подгузника вползает впереди нее. Подхватив девочку под мышки, я тащу ее на кухню. Поиграть с детишками я согласен, но даже за царский обед не стану менять такие гадостные подгузники. Или нет, за царский, пожалуй, смог бы, но меня-то ждет всего-навсего морковка с картофельным пюре.

Дверь кухни полуприкрыта, я собираюсь толкнуть ее локтем, но слышу голос госпожи Кинской:

— Транспорт. Вся семья. Завтра должны явиться.

«Транспорт» — новое слово, которое мы последнее время слышим то и дело. Немцам мало, что они каждый день сочиняют новые правила. Теперь они собираются таскать нас с места на место, как дрова. Началось в прошлом месяце, примерно тогда, когда забрали папу. Приходит розовая повестка, и нужно явиться в Выставочный зал в центре города. И раз — тебя отправляют в Польшу. С какой стати в Польшу — понятия не имею. С одной стороны, вроде бы в любом месте должно быть лучше, чем тут, в Праге, где одна мерзость. А с другой стороны, поди знай.

— В Лодзь? — спрашивает мама.

— Нет, в Терезин, — отвечает госпожа Кинская.

— Терезин?

Я заглядываю в дверную щелку. Обе они перестали готовить обед. Госпожа Кинская вытирает толстые пальцы о маленькое полотенце, свисающее с ее плеча. Хотя с едой в гетто сейчас плохо, госпожа Кинская все еще выглядит так, словно она слишком много ест.

— Это здесь же, в Чехословакии. Не так далеко от Праги. Старая военная крепость. Ада говорила мне, ее кузена Германа — он, кажется, повар — отправили туда несколько дней назад. Помочь подготовиться.

— Подготовиться? — переспрашивает мама. — К чему?

— Откуда я знаю? Может…

Но тут рот на другом конце от грязного подгузника испустил вопль, и дверь кухни распахнулась полностью. На том и разговору конец.

— Мама! — заговорил я полчаса спустя, когда мы вернулись на кухню, где я помогал мыть посуду, то есть пальцем дочиста выскребал каждую тарелку.

— Да? — откликнулась от раковины мама.

— Зачем придумали транспорт? Чем мы им в Праге помешали?

Мама не ответила.

— Ма-ам?

— Не знаю, Миша, — сказала она и быстрее прежнего заработала тряпкой.

— Думаешь, нас тоже скоро посадят в транспорт?

Нет ответа.

— А что теперь они отправляют людей не так далеко, не в Польшу, это лучше? Или хуже?

Нет ответа.

— Может, папа уже там. — Я проглотил последний кусок моркови с последней тарелки. — Им, наверное, юристы тоже нужны, чтобы подготовиться, а не только повара. Может, потому они и забрали всех, с кем папа раньше работал, да? Чтобы помогли им считать деньги или еще что.

Мама выключила воду. Провела запястьем по лбу.

— А если нам придется уехать, мы же сможем вернуться, когда все кончится, правда? То есть когда война кончится. В смысле, если немцы проиграют. Лучше бы они проиграли. Они же проиграют, да, мам?

Мама подошла ко мне, поправила волосы у меня за ухом.

— Миша! — наконец сказала она. — Тебе пора на урок. Увидимся вечером.

И на том все: поцеловала меня в щеку, развернулась и пошла в комнату помогать госпоже Кинской, ведь, хотя малышей после обеда укладывают спать, добрая половина их вместо сна что-нибудь затевает.

Мариэтта и я сидим каждый на своей кровати. Она рисует, я читаю спортивный раздел в недельной давности газете, которую нашел в мусорном баке. Сосредоточиться не могу, потому что эта история с Терезином подступает все ближе. Несколько дней назад отправили тетю Луизу и дядю Оту. Не то чтобы мы часто с ними виделись, но жутковато думать, что они куда-то уехали, в город, о котором я вообще ничего не знаю. И еще хуже от того, что их тут нет, а папа все не возвращается.

Дверь в квартиру открылась. Я хотел что-то сказать маме — думал, это она вошла, — но тут у Мариэтты лицо стало какое-то странное. Я обернулся, смотрю, а там, где полагается быть маме, — госпожа Кинская. В руке у нее мамины ключи.

— Привет, детишки, — сказала госпожа Кинская. Широкое серое платье так и колыхалось на ней.

— Привет, — растерянно ответили мы.

В другой руке она держала маленькую коробочку.

— Я подумала… — начала было госпожа Кинская и смолкла.

— Где мама? — спросила Мариэтта.

— Скоро придет, — сказала госпожа Кинская. Поулыбалась непонятно чему, села за стол и стала медленно открывать свою коробочку. — Я тут испекла…

Мариэтта перестала рисовать и скорчила рожу, она всегда так гримасничала, если что-то казалось ей глупым, или сбивало с толку, или то и другое вместе.

— Хотите печенья, дети?

В ту же секунду я очутился у стола и уже заглядывал в коробку. Когда я в последний раз ел печенье? Да не одно, а сразу много. С виду ничего особенного — ни шоколада, ни сахарной пудры, но главное — это печенье! Уже радость.

— Спасибо! — пробормотал я, запихивая одно в рот, а второе сжимая в кулаке.

Мариэтта тоже подошла, заглянула в коробку, но почему-то не взяла угощение. Подняла голову и второй раз задала госпоже Кинской тот же вопрос:

— Где мама?

И в третий раз:

— Где мама?

— Печенье бери, — с полным ртом (там уже второе печенье) напомнил я.

— Ей пришлось… — начала госпожа Кинская. — Кое-что… случилось в яслях, и ей пришлось остаться. Возьми печенье, Мариэтта, оно вкусное.