No Woman No Cry. Моя жизнь с Бобом Марли - Хэтти Джонс

Когда Боб за мной ухаживал, мы часто разговаривали о том, что можно и что нельзя есть. В то время, как и большинство жителей Тренчтауна, я ела свинину. Она всегда была доступна людям с малым достатком и составляла важную часть нашего рациона. Мы ели даже свиные копыта и хвосты, тушили их с фасолью или рисом — это было наше любимое блюдо. Когда Боб объяснил мне, что, по убеждениям растафари, свинину есть нельзя, я решила, что он шутит. Я сказала:

— Ты что, издеваешься? Самое вкусное мясо, я на нем выросла.

Но потом я выслушала его объяснения из Ветхого Завета и подумала, что, может быть, какая-то правда в этом скрыта. Но все равно, как можно не есть чего-то, когда нет денег на другую еду? Без денег мне приходилось есть то, чем тетушка меня кормит, и я не хотела, чтобы она заметила перемены в моих вкусах. Тетушку преследовали давние страхи, что хулиганы Тренчтауна начнут на меня дурно влиять.

Но стычка была неизбежна. Боб теперь все чаще заходил к нам, чтобы забрать меня в студию. Однажды тетушка сварила амарант с треской, в это блюдо традиционно добавляют свинину. Я пришла на кухню и сказала как можно спокойнее:

— Тетушка, я сегодня не буду амарант, потому что в нем свинина.

Тут она как с цепи сорвалась! Кинулась всем об этом рассказывать — кричала через забор нашей соседке мамаше Розе:

— Представляешь, Рита мне только что сказала, она не будет обедать, потому что в еде свинина!

Мамаша Роза отвечала:

— Я тебе говорила, что этот мальчишка… — И они начали вешать всех собак на «Робби и его растаманскую дурь».

Но я проявила упрямство и не стала их слушать, и с тех пор тетушка поняла, что я меняюсь и пытаюсь стать более сознательной, и она приняла тот факт, что до некоторых вещей я должна дойти сама. Например, что означает быть черным. Почему черное такое черное, а белое такое белое.

Сейчас мне кажется странным, что тогда все хотели возложить вину за мои решения на других людей, как будто у меня не было своей головы на плечах. Но я уже чувствовала, что мы — то поколение, которому предстоит встать в полный рост. Боб представил меня нескольким растаманским старейшинам, и после встреч с ними, где они говорили, а я внимательно слушала, я поняла, что эти люди знают, что делают. Я убедилась, что растафарианство гораздо глубже, чем курение травы, — это была философия, которая имела свою историю. И эта история, которой нас не учили в школе, еще больше привлекла мой интерес.

Итак, я проходила через процесс внутренних изменений, но, что бы ни утверждали другие, вовсе не сходила с ума. Я видела, что мне открываются новые истины, и испытывала потребность ими поделиться. Я всегда была религиозна — в детстве в церкви я, бывало, впадала в транс и разговаривала разными голосами, как одержимая. Задолго до встречи с Бобом я читала Библию. А теперь стала проповедовать верования растафари — куда бы я ни попадала, я говорила о возвращении достоинства черных и о том, что надо наконец поднять голову. Например, залезая в автобус, я становилась в проходе и говорила: «Доброе утро, братья и сестры!»

Мои друзья спрашивали:

— Рита, ты уверена, что у тебя все в порядке?

Я отвечала:

— Уверена.

Когда я стала носить униформу медсестры, я подпоясывалась красными, желтыми и зелеными (растаманских цветов) веревочками, и люди начали перешептываться:

— Смотри-ка, совсем свихнулась девушка, сколько денег на нее тетка ухлопала, и все теперь впустую.

А тетушкины друзья говорили ей:

— Ты же видишь, она не в себе — пора отца вызывать, чтобы он ей вправил мозги!

Но каждое утро или вечер находились люди, которые ждали моего автобуса. Они говорили:

— На каком автобусе эта женщина-раста (они называли меня «растаманской принцессой»), на каком автобусе Принцесса поедет, и мы на том же.

Все знали, что если Принцесса в автобусе, значит, настало время Библии.

— Принцесса снова будет нас учить сегодня, — говорили они.

Иногда я даже брала с собой жезл, вроде трости. Я считала, что у меня есть миссия, и не видела в этом ничего странного. Я не пользовалась духами, не носила сережек, браслетов и одежды без рукавов; платье обязательно было ниже колен, я ходила в простых сандалиях и с покрытой головой (волосы приходилось туго завязывать).

Мне кажется, все, через что проходишь, чтобы стать тем, кто ты есть сейчас, — это часть тебя. Я не была сумасшедшей, я просто пыталась понять, кто я, зачем и почему. Тем не менее, тетушка без моего ведома послала письмо отцу: «Приезжай, забери Риту, она связалась с растаманами».

Хотя папа всегда держал с нами связь, я не знала, что тетушка ему написала, пока не увидела его ответ. В Тренч тауне в те годы если приходило письмо из-за моря, то все об этом знали: «Ух ты — тебе пришло письмо из Америки, дай посмотреть конверт!» Или: «Мисс Бриттон сегодня получила письмо из Америки, я видел на почте! Только вам приходят такие письма с красными марками и президентом на них!»

Хотя письмо было адресовано тетушке, я его открыла и прочитала: «Дорогая сестра Вай, я был очень удивлен такими известиями о Рите. Но ты не будь к ней слишком строга. Следит ли она за собой? Это для меня самое важное. Если она следит за собой, все с ней будет в порядке, потому что она смышленая. Не волнуйся понапрасну, и ее не донимай».

Когда я пришла с этим письмом к тетушке, она просто сказала: «Я должна была так поступить». К тому времени она уже развелась с мистером Бриттоном, а я стала приносить в семью деньги, которые получала в студии и выступая с «The Soulettes». Папа все еще жил в Лондоне, играя на саксофоне и зарабатывая на жизнь, чем придется. Он сошелся с Альмой Джонс, ямайской женщиной, с которой ему предстояла долгая совместная жизнь и которая позднее была очень добра ко мне в трудную минуту. Их брак принес им двоих детей, моих сестру Маргарет и брата Джорджа. Одним словом, в тот момент папа меньше всего нуждался в строптивой девятнадцатилетней дочери, которую нужно было опекать. Тетушка оценила ситуацию и больше ни словом не обмолвилась о том, чтобы отправить меня к отцу.

Уэсли, который всегда жил с нами, стал уже взрослым молодым человеком и, когда Боб уехал в Делавэр, поступил на работу в полицию. Полицейские на Ямайке не сидят на одном месте, а попеременно работают в разных районах, поэтому мой брат проводил большую часть времени в различных полицейских общежитиях и приезжал домой только по выходным и праздникам. Он являлся домой в форме, при полном параде, и весь город тут же начинал об этом говорить, потому что — ах, дядя Уэсли полицейский! (В начале шестидесятых полицейский был важным человеком.) Как и в моем случае, людей восхищали его ровные белые зубы. Всегда улыбающийся, обаятельный и обходительный, он получил у местных прозвище «Мистер Зубы» — определенно «мистер», потому что после тетушкиного развода он стал главой семейства. И он серьезно отнесся к этой роли, как я потом смогла убедиться.