Взяточник - Григорий Васильевич Романов

неожиданно свалилась на него, что он какое-то время просто стоял в оцепенении, не понимая толком, что произошло. Ощущал он примерно тоже, как если бы кошмарный нильский аллигатор заглотил его по шею, а потом, передумав глотать, выплюнул обратно, на берег.

* * *

Следствие по делу Евгения Ивановича длилось недолго. Вину он уже признал, показаний по ходу не менял и палки в колеса следствию не ставил.

Потянулись дни, суетные и пустые, предшествующее пугающей развязке. Скорее, это было безвременье, своего рода анабиоз, вслед за которым начнется иная жизнь. Плохая ли, хорошая, но совсем другая.

С работы Евгений Иванович уволился по собственному желанию и новой не искал. А смысл? Накопленных сбережений на жизнь пока хватало.

Супруга Наталья с Евгением Ивановичем развелась. Но нет, не подумайте, она его не разлюбила. Это было чисто техническим решением: взыскания, иски… сами понимаете.

Семья безоговорочно поддержала его. Да и как иначе? Все они, по большому счету, отлично жили за его счет. Хоть и не задавали вопросов, но понимали, – на чиновничью зарплату так не разгуляешься. Их поддержка, конечно, помогала, но, с другой стороны, угнетала несчастного. Легче было скрыться за стенами тюрьмы от ненавидящих глаз, чем покинуть на годы любящие и дорогие.

Время, с иезуитской медлительностью, текло, принося свои обыденные хлопоты, тревоги, переживания. Но чувствовал их Евгений Иванович так, будто пытался почесаться через одежду. Все ощущения притупились, стали второстепенными, фоновыми по отношению к главной и неусыпной мысли: что же будет дальше? Уйдет он из суда или уедет?

В решении, так непросто принятом в ИВСе, Евгений Иванович не сомневался. Лишь однажды, когда серым дождливым вечером он в одиночестве смотрел телевизор, червь сомненья шевельнулся в нем.

Шла передача о громких преступлениях эпохи СССР, напичканная искусственно состаренными кадрами, треском печатной машинки и кокардами с серпом и молотом. Ведущий, некогда любимый всеми актер кино, с амплуа дотошного сыщика, рассказывал о минувших страстях тоном дяди Вовы из «Спокойной ночи малыши», посмеивался над наивной советской действительностью, весело щуря глаза, похожие на кавказские. Он утонченно поплевывал в сторону обожавшей его когда-то страны, словно не она дала ему в жизни все, и теперешнее место в эфире в том числе.

И этот продался… А может, к черту все? Пойти, да тоже сдать?

В ведомстве Евгения Ивановича, по слухам, все было тихо. Все работали, как прежде, и, стало быть, предложение следователя оставалось в силе. Он решил на следующее утро пойти и подписать злосчастный протокол.

Но утром, от этих мыслей не осталось и следа. Даже Отче наш не понадобился. Больше, к чести Евгения Ивановича будет сказано, он на эту тему не задумывался. Все уже произошло, твердо решил он, а дальше – будь, что будет.

Через месяц начался суд. За раз, конечно, ничего не решили: то тот не явился, то этот не пришел… Но, пятое заседание должно было стать последним. Все всё сказали, все предъявили, обо всем походатайствовали. Теперь предстояло последнее слово и приговор.

Председательствовала в суде Орлова Виктория Валерьевна. Это была женщина за пятьдесят, с каким-то сложносочиненным лицом, по которому было видно, что она человек не простой, но какой именно – решительно не разобрать.

Лет двадцать назад она мощно дебютировала в профессии, постановив неожиданно грамотный приговор по большому хозяйственному делу. С тех пор она уже не роняла марку, прослыв компетентным и строгим специалистом. У нее была репутация крутого судьи, не скупящегося на сроки для своих подопечных. Виктория Валерьевна давно сидела на уголовных делах, специализировалась, в основном, на должностных преступлениях, сама взяток не брала и взяточников на дух не переносила. Скорее, она проявила бы милосердие к уличным хулиганам, чем к этим зажравшимся сволочам, которые хапали не от того, что недоедали, а из ненасытной алчности, для которой, то айфон устарел, то Испания, как дачный массив, вышла из моды. Выдать по первому разу максимальное наказание было для нее в порядке вещей. Ночью же она спала безмятежным сном ребенка.

В быту Виктория Валерьевна была одинокой матерью, поднявшей на ноги дочь, такую же одинокую, как и она. Потенциальный зять с судимостью был отвергнут ею с порога, без права на объяснения и апелляции. Лишь обожаемая внучка напоминала о нем теперь. Проживая в своем женском мирке, со временем, она начала недолюбливать мужчин вообще, уже независимо от содержимого их послужного списка: женатых – за то, что счастливые, разведенных – за то, что непорядочные; судимых – за то, что преступники, несудимых – за то, что пронырливые и до сих пор не попались; красивых – потому, что женоподобные, некрасивых – за то, что квазимоды; мальчишек – за то, что обижают девочек и стреляют из рогатки, юношей – за то, что кроме секса ни о чем не помышляют, а что б дальше не продолжать: все мужики – коз-лы!

А кроме того, подступающая старость, с ее брюзжанием и вечным недовольством, соединилась с грозными полномочиями федерального судьи, превратив ее в непреступную правоприменительную глыбу.

Верила Виктория Валерьевна в силу Закона, светлое будущее России и в хорошую пенсию после выхода в отставку. А больше не верила ни во что. Словом, была цельной личностью, не сулившей преступникам ничего утешительного.

К счастью, Евгений Иванович всего этого не знал и с затаенной надеждой ловил каждую интонацию, каждый невесомый флюид, исходивший от судьи. Тщетно пытался он уловить, как же она к нему относится, что постановит в итоге? Все было скрыто за непроницаемой судейской мантией и светло-серым, ничего не выражающим взглядом.

Поведение Виктории Валерьевны также не проясняло ситуацию. Пару раз, за время процесса, она на пустом месте довольно резко одернула Евгения Ивановича. В то же время, и прокурору от нее периодически доставалось. Настрой ее был непонятен, что было для него скорее хорошо, так как по факту экономило ему драгоценные нервы. Ничего утешительного для себя он бы с нее не считал.

А как же сама Валерия Викторовна относилась к Евгению Ивановичу? Ответ простой – никак. Впечатления на нее он не произвел никакого: обычный преступник, тюфяк и идиот. Идиот, потому что попался на ерунде, а схлопочет теперь по полной. Тюфяк… потому что тюфяк и есть: смазливый, изнеженный, ни внутреннего стержня, ни характера. Даже фамилия имя и отчество были у него какими-то мягкими, прилизанными. Не было в них ни рычанья, ни шипения. Прямо, иисусик какой-то. В процессе он словно стеснялся, что занимает собой часть пространства и заставляет уважаемых людей заниматься его делом. Короче,