Мужчина и Женщина - Юрий Андреев

Что тут сказать? Это была ужасная ночь сплошной борьбы…Когда винные пары повыветрились из его воспаленной головы, он что-то осознал,принялся покаянно целовать мне ноги, стал искренне каяться. Заснуть я, конечно,не смогла, так и лежала до завтрака, судорожно удерживая трусики, а он — онбыстро заснул у меня за спиной, захрапел… Такая получилась памятная брачнаяночь.

На вторую ночь я очень доверчиво высказала ему все, чтодумала, ничего не требовала, только просила понять меня. Он угрюмо молчал,видно, переживал свою двойную неудачу, потом спросил только: — Но ласкать-тотебя мне можно хоть потихонечку? Я кивнула головой, но снова горько мне стало:опять все не так! Опять ни слова о своей любви и нежности, никаких знаковвнимания ко мне, опять только о своей потребности.

Я повернулась к нему спиной, и он под одеялом потихонькустал гладить мои плечи, начал добираться до груди, целовать шею, потом вновьвоспламенился и, вытащив напряженный член, попытался его сунуть куда-то междумоих ног, не рискуя уже сдирать мои трусики. Непроизвольно я лягнула его задом,ему, видимо, стало больно и он впервые за все месяцы нашего знакомства поднялна меня голос:

— Ты что себе позволяешь? В конце концов, я твойзаконный муж!

— Вот и обращайся в суд по закону. А я спать хочу!..Ясное дело, видок у нас к завтраку был не лучший. Но родители и прибывшиедогуливать гости вроде бы ничего не замечали. Тактичные были люди. На следующуюночь он грустно спросил: — Что же мне делать Настя?

И я опять заметила: мне делать, а не нам, Настя, а неНастенька, и хоть бы грамм любви или восхищения, хоть бы намек на то, как я емунравлюсь, какая я статная да красивая, что он без конца говорил мне раньше.

Вот такая волынка и протянулась до самой ленинградскойсвадьбы. А там мне уже жалко его стало, крепится, истощал, на себя прежнего непохож. Я ему шепнула: — Ладно уж, сегодня…

Надо было видеть, как просияли его глаза, выпрямилась спина!

И вот мы остались вдвоем в моей комнате. Я спрашиваю его:

— Ну что ты будешь делать? Как ты все этохочешь?? — а сама жду, что он все- таки скажет о своей любви, прижмет моюголову к своей груди, нашепчет ласковые слова. И вдруг слышу трезвое иконструктивное: — Не беспокойся, вопрос я изучил, тебе почти не будет больно,только ты меня слушайся. — О Господи!.. Он по-деловому быстро сбросил ссебя одежду и при свете ночника спросил: — Можно тебя раздеть?

…Болван! Да разве так спрашивают? Этого же добиваютсялаской! Я сдержанно кивнула, и он принялся трудиться, снимая с меня одежды.Ловко, надо сказать, это у него получалось, видно, не впервые он расстегивалкрючки на лифчике и сдергивал с женщин штанишки. Так впервые я оказалась передмужчиной совсем нагая. Хоть и при еле видном свете ночника, но все же голая. Ион был совсем обнаженный — во всех подробностях. Я стояла около кровати и незнала, что делать.

— Значит так. Лучше всего, если ты поперек кроватистанешь задом ко мне и упрешься в нее локотками.

Не возражая, я послушалась и оказалась в позе кобылы передприемом жеребца. Я, Анастасия, гордая Артемида, человек, и вдруг — в позекобылы! Он хлопотливо попросил меня развести ноги пошире, и принялся шаритьсвоим членом в поисках входа в мое причинное место. То ли нашел, то ли нет, незнаю, он резко надавил, и невероятная боль рванула изнутри все мое тело, свеласпазмом низ живота, скрутила всю брюшину и отозвалась острой иглой, пронзившейнасквозь сердце. Я вывернулась, вскочила и не помня себя, какую свинцовую плюхуот плеча ему закатила!..

Как он отлетел в угол, как поднялся на ноги, с каким рыкомзанес руку, чтобы одним махом сбить мне голову, какой животной ненавистьюсверкнули его глаза в полумраке!.. Простонав, усилием воли он сдержал себя ирухнул в постель, утепляя глухие рыдания в пухлой подушке. Впервые я видела ислышала не в кино, а в натуре такое мужское горе. Я кинулась к нему, обнялаего, стала утешать, но он отбросил меня, лихорадочно оделся и вышел. Только иуслыхала я, как громыхнула дверь в прихожей. И родители, конечно, услыхали. А яупала ничком и ни одной мысли, ни одного слова не было у меня в голове, лишьрезкая боль в промежности и — ни капли крови. Не туда, видно, он палку своютолкал…

Вот так мы и жили, молодые и красивые. Днем веселые,оживленные, на людях и с людьми, а ночью я забивалась носом к стенке и лежалався окаменев, пока не понимала, что он уснул. Тогда и с меня уходилонапряжение, я забывалась до утра. Медовый месяц, одним словом, жизнь слащесладкого!

Стоит ли долго тянуть это повествование? На некоторое времямы расстались, чтобы я, уже замужняя дама, получила свой диплом в ЛИТМО конечнокрасный, без единой четверочки за все пять лет. И предложили мне, само собою,аспирантуру при моей же кафедре, но я отказалась ко всеобщему огорчению:дескать, должна следовать к месту работы супруга. Ну, все, разумеется, ужезнали, кто есть мой супруг и кто его папаша, и отношение ко мне изменилось.Едва заметно, но изменилось: вот она какая оказалась, простушка нашапринципиальная и чистосердечная — надолго наперед все пресекла и хладнокровнозаловила в свои сети такого вот золотого простодушного парня. Значит, держать снею ухо надо востро, ибо простота ее показушная, а под нею — истинные взгляды,даже страшноватые в сочетании безошибочно-компьютерной точности иприхватисто-делового цинизма. И, конечно, дали мне пышные — не как рядовойвыпускнице — рекомендации для устройства на работу в Москве. Немного такихосталось, что по-прежнему верили прямодушию своей Артемиды, да я и не опровергаланикого, только сама для себя сделала решающий вывод: насколько же неочевиднойбывает самая прямая очевидность. И отсюда проистекал еще более серьезный вывод,к которому я не могла не прийти, лежа ночами на своей одинокой подушке ипрокручивая столь блистательное на внешний взгляд начало своей жизни. Вотполучила я одну за другой три золотые медали: первую — в школе, и это дало мнеправо пойти без особых испытаний туда, куда считалось справедливым ипрестижным. Но туда ли я пошла? Да, учеба и здесь давалась мне легко, потомучто я еще в школе научилась систематически и логично осваивать любой предмет.А, может быть, еще в школе не надо было мне так равномерно преуспевать, а найтипрежде всего то самой близкое своей душе, что составляло бы для нее постоянныйвосторг? Ведь не случайно в техническом вузе, где я считалась восходящейзвездой в области конструирования томографов, я инстинктивно и необратимозахотела заниматься историей культуры своего народа, и у меня достало сил итут, в экскурсбюро стать маленькой восходящей звездой. Так, может быть, надомне было посещать такую школу, где сумели бы раскрыть и развить самую сильнуюмою сторону, а не усреднение подготовить так, что я (и все мои одноклассники)двинулись вполне случайными дорогами? А я, возможно, наиболее случайной извсех, так как у них-то оставалось время для своих увлечений, а у некоторых дажедля тех кружков, студий или секций, что были ближе их душе… Но где такую школуможно найти, назовите мне? А я технарь по образованию, хорошо знала, что чем большаяугловая ошибка при вылете снаряда и чем больше заданная ему изначальнаяскорость, тем дальше он упадет от цели. Вот какая оказалась цена двух моихзолотых медалей — за школу и за вуз, они стремительно уносили меня от моего жеизначального счастья, от человеческой самореализации.