Такой, какой я есть + - Андрей Владимирович Важенин

сильный. И с тех пор в эти места горцы не заходили, и война была прекращена на этом участке, ценой гибели этого отважного, наверно молодого, парня. Во всяком случае, это был, конечно, не старик.

Вот таким образом.

1975 год

Год знаковый, насыщенный, почти такой же, как 1965 год. Это окончание школы, поступление в институт, переход уже в совсем взрослую жизнь. К тому же, все это проходило на фоне очень больших, эпохальных работ в Челябинске — это большущая, глобальная реконструкция проспекта Ленина, когда от Политехнического института и до заводоуправления ЧТЗ дорога поэтапно расширялась, были заложены и построены подземные переходы, была срыта горка рядом с «Гипромезом» (кстати, был заложен сам «Гипромез»).

К сожалению, было снесено старинное здание музыкального училища, где я с 1-го по 7-й класс пытался проходить музыкальную грамоту. Говорят, что у меня была хорошо поставлена рука, что был слух, но очень мне это дело не нравилось, и после 6-го класса музыкальной школы я поставил ультиматум, что я все-таки учусь в физико-математической школе, и ерундой заниматься мне не к лицу, так же как не к лицу тратить на эти глупости свое время. Но я думал, что я был прав, и это отношение у меня осталось и в будущем. И я, наверно, проявил характер, первый раз — с называнием брата, во второй раз — здесь. Это было важно для самоосознания, для самовосприятия себя как личности.

Возвращаясь к реконструкции проспекта Ленина, город как бы был разделен на две половины — по одну сторону, по другую, и переправиться было очень сложно. Надо сказать, удивительно очень, что работы по расширению, по снятию этих неровностей, больших холмов, которые были, проводили не трактора ЧТЗ, что было бы вполне ожидаемо, понятно, а «Катерпиллеры», которые настолько же резко отличались от наших машин, так же как, допустим, «Мерседес» той эпохи от 407-го «Москвича».

Но сейчас, наверно, это маловозможно — тогда и машин было меньше, и организация работ была великолепная; не было Кировки, которая перерезала все основные параллельные дороги с проспектом Ленина. Как-то неудобств никто не испытывал, очень быстро перебрасывались троллейбусные линии вместе с контактной сетью, и быстро и слаженно шли работы. И не было ворчания в народе, все понимали, что это назрело, это надо делать. И за одно лето город стал совершенно другим.

Все это проходило на фоне подготовки к выпуску. Тогда не было никакого ЕГЭ, было 12 полноценных экзаменов, часть устных, часть письменных. Основное, конечно, это сочинение. И я помню эти вечные легенды, истерики, народные обычаи, что нужно было звонить, искать каких-то знакомых во Владивостоке, в Хабаровске, узнавать темы института. Но для меня было абсолютно очевидно, поскольку 1975 год — это год 30-летия Победы и к этому шла очень мощная подготовка, выходили фильмы, вышла киноэпопея «Освобождение», фактически каноническая трактовка Второй мировой войны, я ни тогда, ни в последующем не участвовал в этих истероидных действиях. Для меня было совершенно очевидно, что будет какая-то тема, одна из тем будет обязательно посвящена Великой Отечественной войне. Но, к удивлению, хотя тоже перекликалось, была тема, посвященная Петру I. Любимое произведение, любимый писатель — Алексей Толстой. Я с достаточной легкостью добротно преодолел, и, что удивительно, примерно то же самое выпало на вступительном сочинении в институт.

Интересные были и устные экзамены, но напряжение очень высокое, и ставка, конечно, каждого экзамена была очень высокой. И практически сразу после выпускных — месяц на подготовку ко вступительным, там 4 экзамена, там ставка еще более высокая, и конкурс в Мединститут был всегда самым высоким в области, поэтому лето не оставило каких-то таких ощущений о лете, об отдыхе.

Единственное, был выезд с родителями на озеро Увильды. Как раз были засушливые годы, и в тот год Увильды сбросили в Аргази и сбросили в Шершнёвское водохранилище. Осталось это жуткое ощущение — на 100–150 метров обнаженного, голого берега, где под камнями можно было находить умерших, высохших раков, водоросли. Но было не до этого, нужно было сдавать вступительные экзамены.

От экзаменов впечатление было очень хорошее. Я, кстати, не уловил никакого намека на предвзятость, коррупцию, еще что-то. Все было добротно и по-честному. Первый экзамен была физика, что для меня было очень хорошо. Сдавал я ее Валентину Ивановичу Блинову, заведующему кафедрой, с которым теплые отношения нас связывали до его ухода из жизни. Я помню, сдал задачу, устные вещи, он говорит: «Ну, гусь лапчатый, ты первый идешь, как-то не принято сразу ставить «пятерку», давай-ка еще задачу». Я еще решил и еще, он говорит: «Ну, придется, ставить «пять». Это был классный задел.

Потом было сочинение. Потом была биология, где я тоже достаточно уверенно получил 5 баллов. Последний был экзамен по химии, я сдавал, и преподаватель мне сказал: «Слушай, ты идешь на «пятерку», но ты и так железно проходишь, давай «пятерку» кому-нибудь другому поставим». Собственно говоря, спорить было нечего.

Поступление. Потом колхоз. Я до сих пор считаю, что это одно из самых гениальных изобретений советской эпохи по восстановлению студентов, бывших школьников, после этой плеяды, галереи экзаменов, лучшего метода прочистки мозгов я не знаю. Когда вывозят в большом количестве большей частью городских ребят из семей в малоприспособленные условия летнего пионерского лагеря, с плохим бытом, с плохой едой, с непривычной физической работой сбора картошки.

Но те, кто с нами был в колхозе, собственно говоря, остались друзьями, коллегами на всю жизнь. Те, кто в колхозе не был, входили в студенческий коллектив с большими трудностями. Буквально через 5–7 дней мозги прочищаются, напряжение забывается, завязываются новые знакомства, вообще жизнь смотрится по-другому, и приезд домой воспринимается как большой праздник, радость, переход в цивилизованную жизнь. Начинаешь понимать, как это здорово, когда из крана течет горячая вода, когда на газовой плите жарится вкусная яичница, когда вечером можно сесть к телевизору. Это здорово.

Это всё — один год.

В этот же год произошли еще два события, которые, несмотря на загруженность, вызывали интерес, восторг, уважение. Во-первых, это полет «Союз-Аполлон», опять же — личность Алексея Архиповича Леонова, который был командиром советского экипажа. Видимо, это он получил в качестве компенсации за провал Лунной программы, где он должен был играть первую скрипку, а Гагарин, который должен был быть командиром экипажа, оставаться на орбитальном модуле, и Леонов на советском посадочном модуле должен был в одиночку прилуниться, выполнить программу, там собрать образцы грунта и так далее, и вернуться, пристыковаться к орбитальному модулю.

И это было