Нас будет трое - Амелия Борн

– Как раньше… – повторила, как эхо, Дашка.

Шестнадцать лет назад

– Вот и зачем ты постоянно забираешься так высоко?

Даша приземлилась на соседний стул и показательно-тяжко выдохнула, будто перла в гору тяжелый камень, как бедолага Сизиф, а не поднялась на каких-то несчастных пятнадцать ступенек вверх.

– Вероятно, затем, что это намек? – сухо ответила я вопросом на вопрос, отворачиваясь от нее, чтобы дать понять: компания мне не нужна.

– Какой намек? На то, что ты выше нас всех? – усмехнулась моя собеседница.

Это утверждение так меня удивило, что я автоматически повернулась обратно и уставилась на нее, приоткрыв рот. Неужели мое желание уединения воспринималось именно так? Как высокомерие и превозношение себя над другими?

– На то, что я просто хочу быть одна, – ответила уже мягче.

Ничуть не смущенная этими словами, Даша откинулась на спинку стула и невозмутимо принялась готовиться к лекции, доставая из сумки все необходимое.

Я с удивлением за ней наблюдала. Кажется, еще никто за всю мою жизнь не жаждал находиться рядом настолько сильно. Особенно после нескольких недвусмысленных посылов.

– А ты русских слов не понимаешь, да? – ощетинилась я, глядя на ее идеальный профиль.

– Очень даже понимаю, – спокойно ответила она. – Но знаешь, как говорят? Тот, кто громче всех кричит «уйди», больше всех нуждается в том, чтобы с ним рядом остались.

Эти слова вмиг меня обезоружили. Неужели она была права? Я добровольно отгородилась ото всех вокруг, но принесло ли мне это хоть что-то, кроме горечи одиночества?

– Как знаешь, – буркнула угрюмо себе под нос.

Она ничего не ответила, но спустя пару мгновений я почувствовала, как меня легонько толкнули в плечо.

– Не дуйся, одинокая волчица, – проговорила Даша насмешливо. – Я к тебе вообще-то по делу пришла.

Это было совсем уж удивительно. Какие у нас с ней могли быть общие дела? Я даже не понимала, почему она вообще ко мне пристала, ведь и без того купалась во внимании всех и вся. Так к чему ей было искать общества, как она выразилась, одинокой волчицы?

– И какому же? – спросила сдержанно, не показывая, насколько мне на самом деле любопытно.

– Я в субботу вечеринку устраиваю. Приходи. И парня твоего позовем.

Она лукаво подмигнула мне и стрельнула глазками в сторону соседнего ряда, где сидел Валера.

Мой взгляд тоже невольно туда устремился. Я внезапно почувствовала, что меня словно молнией насквозь прошило. Потому что он тоже на меня смотрел.

– Он не мой парень, – бросила резко, отводя от него глаза, хотя так хотелось задержать взгляд, ощутить снова то щекочущее возбуждение от его внимания…

– А он, по-моему, так не думает, – усмехнулась Даша. – Вон как смотрит на тебя… как на свою собственность.

Я прикусила губу, не зная, что сказать. Не понимая даже сама того, что между нами происходило. Со дня знакомства Валера больше не садился со мной рядом, не пытался заговорить… Но вместе с тем, он всегда был где-то поблизости, словно давал понять, что не забыл своего обещания – сделать меня своей. Он не навязывал мне свое общество, но я постоянно ловила на себе его взгляды, которые были красноречивее любых слов. Он оставался на расстоянии, но я перманентно чувствовала его присутствие где-то неподалеку. Он будто намеревался дать мне привыкнуть к себе; он меня словно бы… приручал.

Охотник, который хотел поймать дикую волчицу. И не просто поймать… он, похоже, ожидал, что я сама приду к нему в руки.

Эта мысль вызвала у меня раздражение. Даже злость. Захотелось сделать что-то… что-то… я и сама не знала, что именно. Но нечто такое, чтобы у этого наглеца поубавилось уверенности в том, что он может получить все, что хочет.

– Ну так что? – шепнула мне на ухо Дашка. – Придешь на вечеринку?

Я повернулась к ней, еще захваченная мстительными мыслями. Коротко поинтересовалась:

– И где она будет? В общаге?

Даша уставилась на меня с удивлением, а потом пренебрежительно фыркнула.

– В какой еще общаге? У меня дома!

– А родители?

– А у родителей свой дом, – рассмеялась она на мой наивный вопрос. – Я живу отдельно. Они мне квартиру снимают.

Я с тоской подумала о собственном доме. Точнее, о том, что у меня никогда его по-настоящему и не было.

– Я приду, – услышала вдруг собственный голос, а взор словно сам по себе вновь перескочил на соседний ряд.

Он все еще смотрел на меня. Твердым, немигающим взглядом, таким глубоким, что тот, казалось, проникал в самую душу.

Но именно этого я и не хотела ему позволять. Как, впрочем, и никому другому.

– Вот и отлично, – буквально пропела рядом Даша. – Мы славно повеселимся!

– Одни мы с тобой остались, Мишка…

Он произнес эти слова и даже не узнал собственного голоса. Не узнал сам себя. Из него словно выкачали разом всю жизнь, все краски, все чувства, оставив только пустую, голую оболочку.

Этому ощущению пустоты вторила и тишина, воцарившаяся в квартире. Гробовая, погребальная, траурная. Неужели это конец?..

Он яростно помотал головой, желая стряхнуть с себя это чувство обреченности, и тут же без сил уткнулся лицом в холодные, задеревеневшие ладони.

Столько лет вместе… столько всего, что их связывало: первые чувства, робкое доверие, нежелание быть друг без друга и дня. Он не мог даже припомнить, когда надолго разлучался с женой: зачастую они даже работали вместе над одним и тем же проектом. А в командировках, когда вынужден был уезжать в другие города, он всегда безумно по ней скучал, ощущая себя без Златы как одинокое судно, потерявшее свои паруса.

Она вросла в него, проникла под самую кожу, текла по его венам. И, наверно, сама даже не понимала, сколь многое для него значила.

И вот теперь – ушла… И все вокруг отныне казалось ему осиротевшим, чуждым, бессмысленным. Он нуждался в ней сейчас, как никогда. Но именно в этот момент ее рядом и не было.

Как это все могло случиться с ними? Как она могла бросить его? Как он сам смел так с ней поступить?

Мучительно хотелось вернуть назад каждое жестокое, холодное слово, брошенное им в тот вечер. Затолкать обратно себе в глотку, усмирить эгоистичное отчаяние, победить растерянность…

Но он не сумел. Не нашелся, как солгать, когда она просила ответов. Не приспособился к новой реальности, в которой их теперь должно было стать трое…

Трое… Валера понял вдруг, что Миша так ему ничего и не ответил. И за все это время, что он сам сидел, глядя в одну точку – надломленный, уничтоженный, опустошенный – ребенок так и не издал ни единого звука.