Звездочет поневоле - Оксана Бердочкина

– Именно похожи.

– Не понял, поясните?!

– Утвердительно похожи.

Вначале Борода отрывисто застонет, затем покосится с резвым недоверием, когда Сахарный хватанет его за воротник и, приподняв искусственно подбородок, необычно вкопается в противоположность своего лица, произнеся затяжное «у».

– Что вы ищете?! Шуга! Я… Я… нее… Давайте искать вместе!

– Ничего, я уже все нашел, это всего лишь проверка. Гуляйте, любезный. Сегодня Страстной относительно холоден, а уж как надышитесь, сразу же разберитесь с этим. Без промедлений и прочего.

Больше Сахарный ничего и не скажет, лишь только поведет пальцем на листовки Ключа, а Борода ничего и не ответит. Шуга ускорит шаг, скрывшись в переходах Тверской, в то время как Борода, изогнувшись в нелепости сложенного момента, не перестанет настойчиво прищуриваться. Он пройдет почти километр, но частота его оборотов в сторону Шуги не прекратится, все дальше и дальше удаляясь прочь, будет ожидать ответа на поставленное недоразумение.

Мускулистое тело было снято накануне боя, сейчас оно насквозь пробито стрелами, отчетливо виден муляж ран – мужские слезы в понимании автора раскрылись в полотне фотографии. Удаляется эффект красных глаз, он отходит от сканирующего стола, чтобы ответить на звонок сухо и неестественно закрученно, оттого, что уж месяц как не желает никого слышать, и тем более поощрять своим вниманием. Рассматривая объектив цифровой зеркалки, он вспомнит о нескольких снимках, сделанных им две недели назад, в Стокгольме, на них изображена ярчайшая девушка с татуировкой дракона, ей всего девятнадцать и она еще пока не испорчена. Вспоминает момент работы, чтобы растаять в прошедшем мгновении, ловя свое реализованное удовольствие.

– Ворошишь судьбы русской фотографии? Как насчет фиксации какой-нибудь темненькой достоевщины? Скажи нет иронии и концептуализму.

– Друг мой, это было в период межсезонья. Все мое прошлое ушло в частную коллекцию как часть длительной борьбы, и мне до сих пор непонятно, за что гнали, ведь все достаточно традиционно.

– Бессмысленный андеграунд.

– Отчего не позвонил мне предварительно… Шуга?

– Ты бы солгал мне, и мне пришлось бы снова дозваниваться до тебя целый месяц.

– Ты забыл о моем любопытстве. Говорят у тебя новый парикмахер. После таких новостей я бы не отказал в беседе.

– Вижу, что прощаешь легенду о моей недоверчивости.

– Прощаю. Зачем пришел?

– Вспышку одолжить.

– Ты занялся фотографией?! Интересно, в связи с чем?

– К сожалению, во всем не хватает вспышки.

– Не любишь упреки, а впрочем, как и я.

– Всего-то… спровоцировать такого, как Ключ, одно удовольствие.

– Ах, вот чем ты увлекся. Стоит задуматься и мне. Провоцирование – жестокий капкан, некрасиво оголяет свою жертву, заставляет помучиться в своих собственных эмоциях.

– Не всегда… Отнюдь не всегда, я лично знаю историю одной сильной любви, – с большим энтузиазмом начал Сахарный.

– Боже мой, Шуга! Ты хочешь мне что-то продать? Ты забыл о моих громких разводах.

– Да, о твоих громких разводах и уважении. Не все могут похвастаться подобным. Уважение и развод – роман, которому не суждено найти своего автора. Вообрази, эта книга написана классическим языком, наделена искусной философией и полна библейской мудрости при раскрытии сплетений судеб героев. Из претендующих на нее авторов, скажем, Толстой.

– Смущает пухлый переплет… – игриво отметил Фотограф.

– Хочешь краткости? А у меня имеется серьезное желание, чтобы вся эта уважительная история развода опять свадьбой кончилось, мой выбор – Джейн Остин. Или? – в продолжение забавы Шуга протянул собеседнику вопрос.

– Прости, друг, но мой писатель за такое не возьмется. Я уже давно отдался Стигу Ларссану.

– В таком случае порекомендую свою идею Пушкину. Есть надежда, что свет увидит роман в стихах, в котором герои напишут друг другу почти идеальные письма. Думаю, если Александр решится развить из этого достойную сказку, то предоставление возможности подлинного земного счастья найдет свое место не хуже, чем в романах Джейн.

– Упакованные сиськи, – как-то неожиданно высказался Фотограф, всматриваясь в воздушного собеседника.

– Что?

– Прости за мой бранный интеллект, но мне пришлось вернуть тебя обратно на землю, – с чувством любви заметил Фотограф.

– Я действительно забыл, что ты хороший идеолог, – в неудобном конфузе объяснился гость.

– Что ж, должен признать, что понимание ситуации у тебя не отнять. Напомни мне, к чему мы взялись все это обсудить.

– Я пришел, чтобы спросить тебя о человеке под буквой «У», – сочетаясь с осторожностью, начал Сахарный.

– Его кресло тебе неудобно, Шуга? Понять твою душу несложно, а вот разобраться в действительности нелегко. Признаюсь, что вижу его, но, увы, не так часто, как мне хотелось бы. В последний раз я навещал «У» еще в сентябре. Теперь «У» людей до смерти боится, вот почему не разрешает переступать порог своего дома. Однако уверяю, что это ненадолго есть весомое предположение, связанное с его скорой смертью. Господин «У» весьма болен, ему существенно отравили кровь, с такими картами ему не дотянуть и до осени.

Возле массивных рук Фотографа располагалась каменная пепельница, полная пепла и прочей сигаретной грязи. Не сводя взгляда с собеседника, Фотограф сбросил в мусорное ведро ее грязное содержимое, затем услужливо наклонился к Шуге, словно сказал всем телом: «Хочешь знать больше? Это предупреждение». Им придется преодолеть еще два этажа, без верхней одежды и взятых с собою вещей, прежде чем они скажут друг другу хотя бы слово. Немного потеснившись, они выйдут в морозы крыш, и перед ними расцветет вечерняя шумная улица, где сквозь режущую прозрачность окна, что расположено чуть ниже напротив, их так никто и не увидит.

Спустя часы все происшедшее напомнит Сахарному его же авторскую западню, в которой он однажды очутился из-за того, что решился запугать своего продажного адвоката. Как-то разъезжая с ним по городу в одном автомобиле, Шуга неожиданно для всех отмечал водителя по соседству, заведомо просчитывая тот факт, что автомобиль скроется за поворотом через секунду. И с улыбкой на лице здоровался с неизвестным в открытое окно, будто вдогонку, выкрикивая его предположительную криминальную кличку. После чего он делился вымышленными откровениями с адвокатом, рассказывая ему, насколько опасен его хороший знакомый и какие могут быть серьезные последствия, если случайно столкнуться с его жадным интересом. Убеждая противника, он подчеркивал тот факт, что все эти жестокие люди жуть как ему должны…

Шуга исчезнет еще до того, как задумается о волокнах мяса, он вообще будет думать о мясе где-то до семи вечера, а прежде на лице Фотографа вылезет его личная досада, он тоже задумается о том, что слишком много сказал, после данного Шуге адреса «У». «Если есть жизнь, то уже ничего и не надо», – мило как-то и в то же время сердито он окликнет навязчивых попрошаек, сбросив им скопившуюся мелочь. Как же быстро забывается то, о чем трудно думать. Мимо снежных горок, что по обочинам дорог, по колотому льду московских тротуарных путей, спешит зеленый пешеход, и уж фонари начинают зажигаться над всем происходящим, а он все без устали толкается. Он всегда знал, что честь города спрятана в залах суда и блестяще вымытых туалетах, но ему, как не совсем коренному, до сих пор непонятно, при чем тут наличие рекламных щитов и всевозможных забегаловок с надписями «дальневосточное» и отчего-то с берегов некубинской Кубы. Хотя к весне, когда талый снег превратится в грязь в его дворе появятся неизвестные – временные люди, их будет больше десяти, они явятся, чтобы перекрасить старую помойку в еще один бессмысленный цвет – цвет нового года. Ну, а если по существу смотреть на все происходящее сверху, то телодвижения Бороды напоминают подпрыгивание удовлетворенной блохи, вот-вот буквально в секунду все и произошло, возможно, и вправду что-то было, как-то он странно выполз из Звонарного переулка, источая пропаренную безмятежность после Сандуновских бань. Прошмыгнув в параллели, что шли перпендикулярно Рождественскому бульвару, беспредельно продумывал сюжет своего раскаяния, не то таился перебежками, пробуя горячий пирожок. Подумав в уголке над развратностью мягких методов, и прочих ограничивающих предрассудков, рискнул в сторону театральных путей, уже на ходу надкусывая крошечное русское яблочко. Казалось, что «Бороду» с нетерпением ждали, и он также пребывал в ожидании заветной встречи. Было еще много того, что поначалу не совсем ясно чувствуется, он доберется до ключевого пространства, слегка запыхавшись, чтобы со страстью воскликнуть: «Вот! Нашел!», – указывая на место, где расположено правое полушарие головного мозга. В то время как Ключ был не очень рад его видеть.