Полиция - Уго Борис

Пока она признает свою вину перед Эриком, подтверждает, что на миг засомневалась, ее правая рука, а затем и левая подбираются ближе к запястьям таджика. Да, она действительно испугалась, но в качестве оправдания она напоминает Аристиду:

– За последние два года я ни разу не спала целую ночь от и до.

Она небрежно, словно из прихоти, расстегивает наручники.

– Что ты делаешь? – спрашивает Эрик, услышав за спиной металлический щелчок.

– Все в порядке, он спокоен.

– Ты с ума сошла? Что с тобой сегодня?

– Все в порядке, расслабься…

– Слушай, ты тут чем вообще занимаешься, а? Он что, твой друг? У тебя, что ли, родня в Таджикистане?

– У него руки скованы впереди, я не хочу, чтобы он придушил тебя наручниками, и все тут.

– Погоди, так он у нас спокойный или нет?

– Он тут свернулся как креветка. Вообще не шевелится. Чего ты боишься?

– Если вдруг что, сама за ним побежишь.

– Как скажешь.

– Черт, да ты совсем с катушек съехала. Просто спятила. Она спятила или нет?

– Явно спятила, – подтверждает Аристид.

14

Если кто за ним и побежит, то как раз Эрик, она в этом уверена. Не зря из них троих он старший по званию. Повышение получают только профессионалы своего дела. Раз он дослужился до формы с серебристой тесьмой и красной оторочкой, значит, он четко блюдет иерархию. Его считают кропотливым работником: пожалуй, именно это сочетание четкости и честолюбия в нем и злит.

Сегодня днем они сопровождали домой женщину, которую избил сожитель. Жертва попросила их поехать с ней, чтобы она смогла собрать вещи, не боясь новых побоев. Эрик вышел из машины одновременно с пострадавшей: он часто так делает, создает две возможные мишени вместо одной.

В лифте он спросил у женщины, на каком этаже та живет.

– Нет, на пятом, – повторила пострадавшая, увидев, как Эрик нажимает кнопку шестого этажа: решила, что он ослышался.

Виржини смущенно улыбнулась, опустив глаза. Даже в такой ситуации он обязательно должен спуститься на один этаж по лестнице – на случай, если на лестничной площадке их уже ждут.

– Ты чего смеешься? – заговорщицки, но с долей серьезности бросил ей Эрик, привычный к ее насмешкам.

Оказавшись на пятом этаже, Виржини демонстративно прижалась спиной к стене: она все еще подтрунивала над ним незаметно для пострадавшей. Она вжалась в стену и, вытянув руку, дважды постучала: если через дверь будут стрелять, ее не заденут, так их учили в школе полиции. Она хотела показать Эрику, что запомнила его уроки.

Оказавшись в квартире, Эрик затащил парня в кухню, а Виржини стала помогать девушке. Потом ей это надоело: ей захотелось взглянуть на мерзкого ублюдка, оказаться к нему поближе. Она вволю посмеялась над командиром по пути сюда и чувствовала себя очень уверенно. Она сменила Эрика – ради удовольствия просверлить парня глазами, напугать его, показать ему, что обычная женщина тоже на что-то способна. Он оказался вполне себе красавцем: темно-серые глаза, полные, чувственные губы, белоснежная, открытая улыбка.

– Если двинешься, я тебя раздавлю, – предупредила она и встала перед ним, широко расставив ноги, сунув большие пальцы под ремень.

Мужчина не двигался. Он смотрел на нее не отрываясь, с едва ли не болезненным вниманием.

Она не рассчитала своих возможностей – так собака вдруг забывает длину своей цепи. Почва ушла у нее из-под ног, боевой дух выветрился. Парень явно почувствовал ее слабость, минутную уязвимость: некоторые люди хорошо замечают такие вещи. Все произошло тихо, спокойно. Он принялся шепотом ее оскорблять.

– Сука. Мелкая тварь.

Голос у него был красивый, хрипловатый.

– Сволочь.

Он жевал оскорбления, выплевывал их одно за другим сквозь зубы, перемалывал слоги, словно боевые патроны. Виржини видела, как в нем растет уверенность в себе. Он понял, что может себе это позволить, что у него на руках хорошие карты.

– Соси мой хуй, дура тупая.

Вот и она дожила до похабщины, до непристойностей, произнесенных шепотом, без свидетелей. Она позволила оскорблять себя, представительницу сил правопорядка, а он, начав, уже не мог остановиться. Полицейские часто не отвечают на подобную ругань – из гордости, чтобы не прослыть трусом, из лени, от усталости или малодушия, потому, что нет сил, потому, что они привыкли сносить обиды, потому, что в душе так черно, что в любом оскорблении вполне можно отыскать долю правды. Она бесстрастно выслушивала брань, вместо того чтобы ударить его, схватить за ворот и шарахнуть об стену, как обещала. Вместо этого она слушала, как он костерит ее, смотрела, как он наслаждается. Она просто выстроила перед собой стену безразличия, чтобы сохранить лицо, притворилась, что ей все равно, и лишь без конца повторяла одну и ту же бессмысленную угрозу:

– Ну-ну, конечно, давай продолжай.

И он продолжал, его уверенность в себе все крепла, и с каждым разом он все сильнее наслаждался силой, с которой ее припечатывал.

– Иди подмойся, грязная шлюха.

– Все, отлегло?

– Пизда.

Он оскорблял ее так мастерски, что в конце концов она принялась раскачиваться на пятках взад-вперед, шатаясь от исходящей от него агрессии.

Автострада уже близко. Она заметила первый голубой щит, указывающий направление на A86. Они въезжают в Фонтене-су-Буа.

Эрик вернулся на кухню.

– Что он тут?

– Глупости говорит, – ответила Виржини.

Брань оборвалась, словно Эрик резко завернул кран. Виржини тут же пришла в себя.

– Замолчите! – громко потребовал Эрик. – Вы меня поняли? Чтобы я больше от вас ни звука не слышал!

Эрик всегда подбирает правильный тон, который любого заставит повиноваться. Эрик пришел ей на помощь и не забыл при этом, что к преступнику нужно обращаться на вы. Эрик знает теорию. Он так хорошо ее усвоил, что применяет лучше, чем его собственные преподаватели из школы полиции. Он весит столько же, сколько весил сразу после выпуска: семьдесят восемь килограммов без формы. Внешне он очень спокоен, но теряет самообладание, если не бегает три раза в неделю. Эрик верит в назидательность наказаний и в силу авторитета, считает, что определенные преступления должны караться смертной казнью. Эрик говорит, что они – последний оплот общественных институтов. Эрик считает Европу осажденной крепостью. Эрик порой так напряжен, что кажется, у него вот-вот пойдет носом кровь. Эрик отвезет Асомидина Тохирова, в наручниках или без них, в аэропорт, потому что ему приказали это сделать.

Радио продолжает передавать тарабарщину из цифр и сокращений, которые их больше не интересуют: они уже выехали за границы участка. Городские огни скользят по высоким азиатским скулам их пленника. Они минуют стройплощадку, отделенную от дороги забором и перегородками. Когда они окажутся на автостраде, шансов уже не будет. Ей сложно поверить, что этот человек осмелился разоблачить торговцев людьми – хотя именно так написано в его деле, лежащем у нее на коленях. Его ждут большие неприятности, сказала ей та женщина. В конце концов его просто убьют, и она, Виржини, сейчас помогает этой мерзости произойти. На следующем светофоре, возле псевдоитальянского ресторана, она делает задержанному знак, чтобы тот выметался, пока машина стоит. Пренебрежительно машет рукой перед его носом, чтобы доходчивее показать ему, что она имеет в виду. Она ничего не продумала заранее. Она весь день проездила в этой машине. Она знает, что в ней, как и в половине полицейских машин Парижа, нет центрального замка. Если повезет, нет и блокировки от детей на задних дверях. Она трясет рукой с нелепой гримасой, раздраженно глядя на таджика, словно на собаку, что путается у нее под ногами. Вали отсюда. Я на тебя уже насмотрелась. Отстегивай ремень, открывай дверцу, беги. Ты меня задолбал. Не хочу тебя больше видеть. Не хочу больше дышать с тобой одним воздухом. Я тебя не выбирала, ты мне не нужен.