Разведчик пустоты - Аарон Дембски-Боуден

Септимус попытался встать. В первый раз в жизни он поднял оружие против своего господина. Точнее, попробовал. С рыком, который мог быть или не быть смешком, огромный воин вогнал ботинок в бок рабу — не боевой удар, а пинок, каким отбрасывают мусор с дороги. Тем не менее небольшая неприбранная комната огласилась треском ломающихся ребер. Септимус выругался сквозь сжатые зубы и потянулся к выроненному пистолету.

— Ах ты, сукин… — начал он, но хозяин перебил его:

— Не будем усугублять неповиновение неуважением.

Повелитель Ночи сделал два шага вперед. Первый превратил лазпистолет в груду обломков и протащил их по палубе под скрежет рвущегося металла. Вторым он наступил Септимусу на спину, прижав раба лицом к полу и вышибив из него дух.

— Назови мне одну причину не убивать тебя, — рявкнул Талос. — И пусть это будет очень хорошая причина.

Тело человека содрогалось при каждом вдохе и выдохе, затрудненном обломками ребер. Он ощущал вкус крови в горле. За все годы своего плена, все годы, когда его заставляли прислуживать и помогать легионерам в их еретической войне, Септимус ни разу не просил пощады.

И он не собирался делать это сейчас.

— Тшива келн, — прохрипел он сквозь боль.

При выдохе на губах выступила розоватая слюна.

Этой ночью все происходило в первый раз. Септимус никогда прежде не обращал пистолет против своего господина, а Талосу ни один из его рабов не предлагал «жрать дерьмо».

Пророк замер в нерешительности. Он почувствовал, как ярость убийства уступает место удивленному хохоту. Смех глухо раскатился по маленькой комнате.

— Спроси себя вот о чем, Септимус: очень ли умно раздражать меня еще больше?

Он поднял истекающего кровью смертного за шиворот и в третий раз швырнул его о покатую металлическую стену. Когда Септимус упал снова, он не ругался и не пытался сопротивляться — он вообще почти не подавал признаков жизни.

— Так-то лучше.

Талос подошел ближе и встал на колени рядом со своим почти бездыханным рабом. Лицевые аугметические протезы Септимуса были повреждены, глазную линзу рассекла уродливая трещина. Тело раба сотрясали спазмы, и, судя по неестественному углу, под которым торчала его левая рука, она была вывернута из сустава. На распухших губах смертного пузырилась кровь, но он не издавал ни звука — последнее, возможно, к лучшему.

— Я предупреждал тебя.

Септимус медленно повернул голову в сторону голоса. Он то ли не мог ничего сказать, то ли благоразумно решил промолчать. Нога хозяина давила ему на спину — весьма ощутимое свидетельство абсолютной угрозы. Повелителю Ночи ничего не стоило наступить сильнее и превратить торс человека в кашу из мяса и костей.

— Она — самое ценное, что есть на этом корабле. Мы не сможем идти по Морю Безумия, если она нездорова. Я тебя предупреждал. Тебе повезло, что я не содрал с тебя кожу и не подвесил твои кости к потолку Нового Черного рынка.

Талос убрал ботинок со спины раба. Септимус, захрипев, медленно выдохнул и перекатился на бок.

— Хозяин…

— Избавь меня от показных извинений.

Талос покачал головой. Череп, изображенный на наличнике, все так же бесстрастно смотрел кровавыми линзами глаз.

— Я сломал тебе от четырнадцати до семнадцати костей, и твои черепные бионические протезы нуждаются в ремонте. На линзе, заменяющей сетчатку, тоже продольная трещина. Считай, что ты наказан достаточно.

Он промедлил, глядя на распростертого на палубе человека.

— А еще тебе повезло потому, что я не приказал хирургам оскопить тебя. Душой клянусь, я говорю правду, Септимус: если ты снова притронешься к ней, если ты хоть пальцем ее коснешься, я позволю Вариилу содрать с тебя шкуру. А затем, пока в твоем освежеванном, рыдающем теле еще будет теплиться жизнь, я разорву тебя голыми руками и заставлю смотреть, как Кровоточащие Глаза пожирают твои руки и ноги.

Талос даже не потрудился обнажить оружие, чтобы подкрепить свою угрозу. Он просто смотрел на смертного сверху вниз.

— Ты — моя собственность, Септимус. Я позволял тебе много вольностей в прошлом, потому что ты был полезен. Но я всегда могу обучить новых рабов. Ты — всего лишь человек. Если еще раз осмелишься прекословить мне, проживешь ровно столько, сколько уйдет на мольбу о скорой смерти.

С этими словами он вышел из комнаты. Сочленения доспеха взревели в последний раз. В наступившей тишине Септимус прерывисто втянул воздух и пополз по палубе. Лишь одно могло вызвать в его господине такой гнев. Произошло именно то, чего так боялись они с Октавией, и Повелители Ночи почувствовали изменения в ее организме. Даже море боли, обрушившееся на него после избиения, не смогло целиком поглотить важности этого открытия.

Сплюнув два выбитых задних зуба на палубу, будущий отец потерял сознание.

Талос собрал Когтей в зале военного совета вокруг длинного гололитического стола. Всего восемьдесят один воин, каждый облачен во тьму. Многие были ранены, а на их доспехах еще виднелись шрамы, полученные при очищении глубин «Эха проклятия». Захват корабля у Красных Корсаров оказался лишь первым шагом. Зачистка судна таких размеров могла занять годы. Отряды воинов с огнеметами уничтожали самые явные свидетельства скверны Хаоса — те участки корпуса, что были извращены варпом, или, что еще хуже, те, где металл превратился в живую ткань.

«Эхо проклятия», как и «Завет крови» до него, представлял собой целый космический город, населенный экипажем численностью больше пятидесяти тысяч душ. «Эхо» по всем параметрам был более мощным — и более прекрасным — созданием, чем крейсера и баржи Адептус Астартес, построенные в соответствии с СШК. Пустота космоса впервые коснулась его корпуса десять тысячелетий назад, во время Великого Крестового похода, когда воители из легионов Астартес присваивали себе лучшие корабли и шли в авангарде флота завоевателей. Ударные крейсера недавнего прошлого часто не дотягивали до своих имперских собратьев, и по «Эху» было видно, насколько суда древности превосходили своих младших кузенов в размерах и огневой мощи.

Пятьдесят тысяч душ. Талос так и не привык к их количеству, несмотря на то что они десятилетиями прилежно трудились где-то у него под ногами. Его жизнь проходила среди элиты, чье число постоянно сокращалось, и среди избранных рабов.

Он спускался в промозглое нутро корабля лишь в редких случаях. Порой его вел долг, требующий изгнать упрямую скверну, угрожавшую функционированию судна, а порой банальная жажда убийства. Большая часть рабочей силы обитала в глубочайших закоулках и на самых нижних палубах, влача жизнь в абсолютной тьме. Они трудились в составе бригад, обеспечивающих исправность двигателя или выполняющих другие простые задания, подходящие для смертной скотины. Погоня за черепами и воплями смертного стада была всего лишь одним из традиционных способов тренировки. Несомненно, самым приятным.