Лилии над озером - Роксана Михайловна Гедеон

Он закрыл глаза, видимо, этот короткий разговор утомил его.

- Спи, - сказала я. - Тебе нужно много отдыхать. Так ты быстрее встанешь на ноги…

Теперь я уверена была, что он будет жить. Он выдержал эти ужасные две недели и сейчас пришел в сознание. Все остальное - раны, швы, воспаление - он преодолеет. Отныне мой муж быстро пойдет на поправку!

Это была милость Божья, но не только - это был личный триумф для меня, которая столько плакала и молилась. Неужели Бог явил милосердие, дал нам второй шанс на счастье?! Какое-то время я не могла двигаться, превозмогая слезы. Но потом волна радости ошеломляющей силы накатила на меня, и, поднявшись, я сделала шаг к двери.

Да нет же, я не могла жить, не рассказав всем об этом! Чувства переполняли меня. Оставив Александра, я выбежала из комнаты, выскочила на лестницу и чистым, звонким голосом прокричала в глубину этого старого дворца:

- Он очнулся! Пришел в себя! Вы слышите?

И, набрав воздуха в легкие, добавила еще громче:

- Он не умрет!!!

9

За эти две недели, пока мой муж был между жизнью и смертью, я глубоко осознала, насколько люблю его. Я и не думала раньше, что это чувство так велико. Кроме того, в этом чувстве появились некоторые новые необычные грани: сейчас, после ранения Александра, я, как и раньше, вполне могла допустить мысль о том, что мы, возможно, не будем жить вместе… но, с другой стороны, не могла даже помыслить о том, что он вообще не будет жить.

Уже одно то, что он есть на свете, ходит по одной со мной земле, возвращало мне душевное равновесие. И даже несмотря на наши прошлые жестокие ссоры, я как никогда понимала, что мы созданы друг для друга. Ни о каком другом мужчине я не могла бы так сказать, да и существования такого мужчины не представляла.

Все эти недели он принадлежал мне. Его приходили навестить и брат, и старая герцогиня, чуть позже - сын и дочери, да и многие шуаны, но я знала, что силы возвращаются к нему лишь от прикосновения моих рук и что именно мне он обязан выздоровлением. Это осознавал и он сам, так что в эти сентябрьские дни мы были как никогда едины. И я была горда и тронута тем, что этот сильный мужчина так нуждается в моих заботе и ласке.

Эти дни, как ни прискорбны они были, сблизили нас больше, чем четыре года брака.

Александр поправлялся медленно. Первое время после того, как сознание вернулось к нему, он еще не мог говорить и двигаться и больше спал. Жар еще досаждал ему, но теперь это не шло ни в какое сравнение с тем, что было раньше. Раны затягивались. Та, что в боку, дважды зашитая, причиняла боль, но и в этом случае можно было надеяться на лучшее. Беспокойство вызывала лишь правая рука. Вернется ли к ней подвижность? Никто, даже доктор, не мог сказать ничего определенного, пока не будет снят лубок.

По-прежнему тяжелыми были перевязки. С тех пор, как Александр очнулся, он не позволял себе даже застонать - лишь скрипел зубами, когда бинты отрывали от тела.

Утром я склонялась над ним, целовала, потом принималась за его туалет: протирала ему лицо полотенцем, смоченным в воде, гребнем причесывала его густые черные волосы, ставшие, как мне казалось, чуть мягче за эти дни. Мне было так приятно ухаживать за ним, зная, что он выздоравливает. Так нравилось делать ему хорошо.

«Да благословит тебя Господь», - это было первое, что он мне сказал, когда пришел в себя. Когда он снова открыл глаза, с его губ сорвались такие же слова. Позже он признался, что постоянно ощущал мое присутствие, просто был не в силах это показать.

- Мне казалось, что мое тело висит в воздухе. Это, должно быть, от большой потери крови. Не было ни боли, ни страха. Настоящая эйфория.

- Д’Арбалестье говорил то же самое, - прошептала я. - Он уверял, что твое забытье - к лучшему, потому что ты ничего не чувствуешь.

- Тебя я чувствовал, сага. Ты была как ангел-хранитель, я все время знал, что ты рядом. Не знаю, чем заслужил это.

Его голос звучал нерешительно, словно он мысленно очень упрекал себя в чем-то. Я погладила его волосы. Александр взял мою руку, чуть оттянув кружевной рукав, хотел поднести к губам мое запястье, но вдруг остановился.

- Боже праведный, что это? - спросил он тихо.

На моей кисти чернели пятна синяков. Я смутилась.

- Это я сжимал тебя за руку? - догадался он.

Я не сразу ответила. В бреду он и вправду бывал агрессивен. Подумав, я произнесла:

- Да ведь я тогда не обращала на это внимания, Александр.

- Но тебе не следовало позволять такое, дорогая. Даже если я был при смерти.

- Я тоже… тоже была при смерти тогда, - вырвалось у меня. - Не до этого было.

Он коснулся губами сначала моей ладони, потом синяков так почтительно и деликатно, что это меня тронуло.

- Не знаю, - прошептал он, - стоит ли спрашивать тебя…

Мы оба как-то незаметно перешли на «ты», и это казалось самым естественным в нынешней ситуации.

- Ты можешь спрашивать о чем угодно. Ты не представляешь, как я рада, что ты говоришь, видишь меня. Что ты в сознании.

Александр, сделав усилие, приподнялся на здоровом локте и заглянул мне в лицо.

- Касательно всего, что было между нами… Мне кажется, я достаточно наказан, дорогая моя, поверь. Когда ты была в Сент Элуа, я познал танталовы муки.

- Но тебя тоже не было здесь, Александр. Ты был далеко от Белых Лип.

- Все равно. Я знал, что мое семейное гнездо пусто, что ты строишь свою жизнь где-то в другом месте, сама. Сюзанна, можешь ли ты…

Он осекся. Странно было видеть, до чего нерешителен он стал. Он, казалось, даже не решался смотреть на меня.

- Хочешь ли ты вернуться?

Я терпеливо ответила, удивляясь в душе, что этот вопрос так волнует его в то время, когда он должен думать только о своем выздоровлении:

- Я буду в Белых Липах до тех пор, пока нужна тебе, Александр. Мой милый, ты же знаешь, что я люблю тебя. Об остальном мы поговорим позже.

Он слабо улыбнулся:

- Хорошо. Я не смею настаивать.