Целитель, или Любовь с первого вдоха - Диана Билык

Но я все равно ушел.

— Маруська, ну… чего ты? — обнимаю ее и, притянув к себе, поглаживаю по спине.

— Я… хотела с т-т-тобой общаться, — говорит на выдохе, заикаясь, сминая мое пальто, размазывая пальцами капли слез по серому кашемиру. — Папа не разрешал. Ругал меня за малейшее воспоминание о тебе.

— Предсказуемо.

— А потом… я уже не спрашивала, думала ты сам не захочешь, ведь я так и не знаю, почему уехал.

Стерев ее горячие слезы пальцами, заглядываю сестре в глаза. Для этого приходится согнуться.

— Не реви, я плавать не умею, еще утопишь. Если хочешь, останусь, но, боюсь, разочарую тебя, а говорить о прошлом не люблю. Пусть папа забирает свои обиды в могилу, я их оттуда доставать не буду.

Маргарита слабо улыбается, вскидывает подбородок, чтобы рассмотреть меня получше. Долго и пронзительно смотрит, хлопает слипшимися ресницами и на выдохе говорит:

— Как же вы похожи… — и вдруг улыбается шире, яснее, но все равно сквозь слезы. — Маруська… так только ты меня называл.

— Ага, а ты меня Дависька… И перед друзьями позорила, малявка.

— Как сейчас помню: один тощий, второй — колобок. Слон и моська.

— Сейчас эти слон и моська спокойно поконкурируют с твоими женихами.

— Ай… Думаешь, папа позволил мне личную жизнь? Ага-ага, дважды.

— Как неожиданно, — хмыкаю.

Марго тянет меня за руку, назад, в кухню. Забрав пальто, усаживает за стол и на несколько минут убегает в коридор. Вернувшись, стыдливо прячет тонкие руки в карманы узких джинс, а потом кивает в сторону бабушкиной спальни.

— Злится на тебя, как и я… сама не знает, за что.

— Бывает, — веду плечом. — Я любви к себе и не жду, не за этим приехал. Думал, что помощь нужна, материальная, например.

— Нужна, но я не возьму, — сестра отходит к другой стороне кухни, зажигает чайник и, опираясь ягодицами на стол, спокойно рассказывает: — Папа последние годы болел, не могли понять, что с ним. Бизнес запустил, влез в долги. Меня заставил на экономическом учиться, чтобы я смогла дело подхватить, но подхватывать уже нечего…

— Как на него это похоже. Я об учебе.

— Знаешь, я была не против, — Марго приподнимает руки, чтобы убрать волосы назад, связывает их в тугой узел на затылке.

— Вырастил вместо сына, который отказался встать на вынужденный трон, — улыбка получается язвительной, в моем стиле, — покорную дочь. В духе папы, ничего не скажешь.

— Давай не будем? — сестра хмурится. — Он был сложным, но меня любил и оберегал.

Я, наверное, слишком резко зыркаю на Маргариту. Она вдруг скукоживается и отворачивается ко мне спиной.

— И тебя любил, — говорит сдавленно, но тут же замолкает.

— Это лишнее. Мне на его чувства с высокой горки плевать. Серьезно. Чай заваришь? Или лучше кофе. А то я сутки почти не спал.

— Конечно, — и пока Маруська возится с чашками, я разглядываю знакомую-чужую кухню. За время моего отсутствия многое изменилось: обои, цветы на окне, посуда и мебель, скатерть и салфетки, но запах остался такой же… ванильный, с легкой ноткой корицы, которую так любила добавлять в пряники мама.

Ласточка. Наши дни

Я поняла, что после множества ударов судьбы, ран от обид и падений не могу нормально существовать. Я будто упала в колбу и барахтаюсь там, боясь каждый раз сделать гребок вверх и упереться в пробку макушкой. И говорить искренне — разучилась. И верить без предрассудков — устала. И надеяться тоже… надоело.

Хочется все отпустить. Но ремни прошлого так стянули горло, что уже никуда: ни влево, ни вправо, ни назад, ни вперед. Ступор. Как вкопанная.

И сердце, как камень — не впускает в себя новые чувства, а старые не вызывают колебаний и не греют грудь. Наверное, это правильно: душа блокируется от внешних ударов, закрывается на всевозможные засовы, только бы никогда. Больше. Не болело…

Дописав еще несколько строк, застываю над клавиатурой. Капли беспричинно катятся по щекам. Бесполезные.

Прошлое нельзя ворошить — оно как осиное гнездо. Стоит тронуть, и все. Не спасешься.

Он не вспомнил? Или вспомнил, но не признался? Да и какой в этом смысл, ведь я давно вычеркнула его из своей души, и менять ничего не собираюсь. Пусть он катится подальше. Предатель!

До сих пор перед глазами та сцена, которую не стереть никак из памяти. Она горьким дымом забивает душу, терзает и ворочает остывшие угли моей любви.

А я любила… безумно. Спешила тогда, хотела признаться, надеялась, что он чувствует тоже самое, но подонок лишь попользовался, а после метнулся на другую, более опытную.

Моя авторская страница заполнена завершенными книгами, пестрит цашными названиями и хорошими рейтингами. Но есть на этом прекрасном полотне неплохого успеха черное пятно — недописанный роман. Сколько я не пыталась, придумать или вообразить, но эта история жила своей жизнью, а если точнее, моей. Я писала ее о себе. О нас.

Клацнув по названию, открываю читалку… Вспоминать, бегло скользя взглядом по строчкам, до ужаса больно, но я помню все, до каждой точки и запятой. Помню на чем остановилась, а теперь знаю, чем могу продолжить, но…

Тянусь к кнопке «удалить» и надолго повисаю. Сердце в груди входит в кураж, задыхаюсь от волнения и трепета.

Почему не выходит вычеркнуть эту мразь из своих мыслей?

Поднимаю голову и бросаю взгляд на улицу — там сынулька бегает за дочкой, изображая летучую мышь, а малышка смеется и верещит задорно, мне не слышно, но я знаю, что это так. Они хоть и дерутся бесконечно, ругаются, как кот с собакой, но брат за Юляшку горой.

Убираю руку от кнопки, не в силах нажать. Это не надежды — это какое-то жуткое желание поставить в этой истории точку. Но не так, сбежав, как трусиха, будто «делейт» избавит меня от страданий. Хочу отмщения — завершу финал по-своему. Дам героине, не мне, а той, из книги, хороший финал и забуду об этом навсегда.

Давид никогда не узнает, кто я. И никогда не узнает о сыне.

Но открыв файл книги, долго медитирую на курсор, а потом за час выписываю бессознательный поток мыслей. Убираю руки от клавиатуры, когда понимаю, что текст снова остановился. На словах: «Я помню наши поцелуи, нашу первую ночь. Нашу каждую ночь. Я помню все… А он нет».

Захлопнув крышку ноута, встаю и отхожу к стене. Долго прижимаюсь лопатками к холодным обоям, дышу в потолок и смаргиваю слезы. Нет. Из-за него я уже наплакалась.

— Пошел нахрен! — шепчу яростно и, прикрывая ладонями лицо, взрываюсь: — Тварь! Ненавижу…

С продаж книг за несколько дней получается скопить небольшую сумму. Я примерно посчитала, сколько Давид заплатил за продукты, но накопленного не хватало и на десять процентов долга. Деньги, что он всунул мне в карман в подъезде, я бросила на счет и перевела по реквизитам частной клиники им. Аверина.