Вэйкенхерст - Мишель Пэйвер

— Поклянись, что не причинишь ей вреда! — потребовала она.

Он фыркнул.

— Да зачем оно мне сдалось, это ж так навлечешь неудачу на себя и на всю семью.

Мод выпросила у него ведро воды и корзину, чтоб посадить туда свое сокровище. Она нежно смыла с птицы липкую грязь и аккуратно вытерла кусочком мешковины. На протяжении всего этого испытания Болтушка — Мод уже решила, как будет звать сороку — сидела абсолютно неподвижно, вцепившись когтями в передник Мод.

Даже когда она закончила, птица все так же отчаянно за нее цеплялась. Хватка у нее была железная, а ноги при этом тонкие, как соломинки. Они казались очень хрупкими, и из одной сочилась кровь — в колодце сорока поцарапалась. Мод попыталась высвободить передник, но Болтушка его не отпускала, и Мод решила — пусть оставит себе. Она что-нибудь придумает, скажет, что уронила в канал.

Она посадила Болтушку в корзину, накрыла мешковиной и добрела со своей ношей до компостной кучи. Там она нашла дощечку, которая сгодилась бы на крышку, и пошла обратно к домику Коула, где и поставила корзину на солнышко.

— Я скоро вернусь, — сказала Мод Болтушке. Сороки же едят фрукты, верно? А червяков она ей потом найдет.

Когда Мод приподняла крышку и сунула в корзину яблоко, Болтушка прижалась ко дну корзины и попыталась клюнуть Мод в руку. Мод собралась положить крышку на место, и птица уставилась на нее снизу вверх блестящими, как ягоды черной смородины, глазами. Что-то екнуло у Мод в груди. Это была любовь. Незамысловатая, яростная и неудержимая любовь. Мод бы что угодно сделала ради Болтушки. Она бы могла убить кого-нибудь, лишь бы уберечь эту птицу.

— Я за тобой присмотрю, — прошептала Мод, дрожа от восторга и страха. Где же спрятать птицу? Мод сразу вспомнила об опасностях: кошки, крысы, слуги… Она поклялась, что не даст им обидеть Болтушку.

Она ни за что не позволит никому ее обидеть.

* * *

Три дня Мод прятала птицу на сеновале. Три дня ужаса, обожания и лихорадочных усилий не выдать свою тайну.

Болтушка всегда знала, что Мод идет. Поднимаясь по приставной лестнице, Мод слышала, как птица царапает когтями по корзине, и сердце у нее сжималось от любви.

К угощению в виде фруктов и червяков Болтушка относилась с величественным презрением и никогда не ела на глазах у Мод. Но у нее было на то право — она же дикая птица.

Все в ней было безупречно — белые перья у основания шеи, черные как ночь кончики крыльев с проблесками аметиста и сапфира, как на вечернем платье маман из переливчатого шелка. Жесткий черный хвост отливал изумрудом и бронзой, а грудка сверкала ярче свежевыпавшего снега.

Ночью Мод лежала без сна и думала. Болтушка выздоровела. Единственным следом пережитого ею испытания был серый шрам на ноге. Но на сеновале ей грозила опасность. Держать ее у себя дольше было опасно, а отпустить — невыносимо. Мод не знала, что делать.

* * *

Она отнесла птицу к Джубалу.

— Молодая, — буркнул он.

Болтушка издала хриплый звук, напоминавший скрежет несмазанной калитки.

— Откуда ты знаешь, что молодая? — раздраженно поинтересовалась Мод. При ней Болтушка ни разу не издала ни звука.

— Хвост короткий, — отозвался Джубал. — И отливает коричневым.

Нелли уже обнюхивала корзину. Мод отодвинула ее морду.

— Няня говорит, сороки прокляты Богом, потому что не надели полный траур по Иисусу. Но это точно неправда, а то гусей бы тоже прокляли.

Джубал сплюнул:

— Некоторые еще говорят, если встретишь сороку, нужно ей поклониться и поздороваться. Если я во что верю, так только в то, что они востроглазые. Если какая сорока тебе голос с дерева подаст, так скоро чужака увидишь, — он раскрыл складной нож. — Ну чего тебе, подрезать ей крылья, чтоб не улетела?

— Нет! — выпалила Мод.

Он пожал плечами:

— А могла б ее приручить. Выучить говорить.

Ручная сорока. Как попугай у Робинзона Крузо… Нет, об этом и речи быть не может, потому что тогда Болтушка больше не будет дикой.

— Нет, — повторила она. — Я ее выпущу.

Джубал опять пожал плечами, но Мод видела, что он ухмыляется.

* * *

Сразу она Болтушку не выпустила. Уйдя от Джубала, она пошла обратно вдоль канала, прижимая к себе корзину.

Ветер теперь дул с севера. Похолодало, в воздухе пахло зимой. Листья кизильника уже начали краснеть. Мод едва это все замечала.

Если верить Джубалу, Болтушка была как раз того возраста, в котором молодые сороки учатся жить отдельно. Но Мод все равно твердо решила вернуть ее родителям. Кажется, Мод их видела в тот день, когда спасла Болтушку, — они прыгали туда-сюда по краю колодца, а потом улетели на одно из тисовых деревьев на кладбище, то, что у покойничьих ворот[7]. Мод решила выпустить Болтушку напротив церкви, тогда ей достаточно будет перелететь канал, и она окажется дома.

Болтушка сидела неподвижно, будто знала, что сейчас будет. Мод поравнялась с церковью и остановилась под ивой, которая склонилась над каналом. Под деревом Болтушка не будет у всех на виду, а еще Мод надеялась — нет, мечтала, — что она присядет на ветку и поблагодарит ее.

Уже темнело. Времени у Мод было в обрез, как раз выпустить сороку, потом бегом домой мыться. Она уже отлично научилась рассчитывать время.

Она поставила корзину на землю, и в глазах у нее защипало.

— Пора, Болтушка, — выговорила она сдавленным голосом. — П-прощай. Я всегда-всегда буду тебя любить. И держись подальше от кошек.

Когда она подняла крышку, сорока прижалась ко дну корзины. Она была такая красивая, что у Мод заныло сердце. Мод мечтала, чтобы Болтушка бросила на нее последний взгляд, хотя при этом плакала так, что едва видела птицу. Но Болтушка не колебалась ни секунды. Она не скакнула на край корзины, чтобы оглядеться, не уселась на ветку ивы, чтобы прощебетать «спасибо». Она стрелой промчалась над каналом и скрылась в ветвях тиса. Болтушка знала, куда летит, и не оглядывалась назад.

С ветвей донеслись сорочьи крики. «Где ты была?» Мод сглотнула и попыталась улыбнуться, но рот у нее кривился от горя.

Она сидела и ревела, надеясь вопреки всему, что сорока вернется. Болота вокруг нее становились все тише, а небо окрасилось глубоким сияющим синим цветом.

Мод знала, что Болтушка ее не любит, и так оно и должно быть — это же дикая птица. Но еще она знала, что три дня была важна