Бритт Мари изливает душу - Астрид Линдгрен

– Э нет, милая фру[37]ректорша, – сказала Майкен, когда мама надела шляпу задом наперёд и приготовилась идти, – такого развлечения нам, во всяком случае, не нужно.

– Ах эти модные шляпы! – вздохнула мама. – Не так уж, право, легко вспомнить, где у них зад, а где перёд.

Потом мы наконец пошли, а недавно вернулись домой. Мы смотрели американский фарс. И к моей искренней радости, там был один пожилой господин, которому не меньше трёх раз швырнули в лицо торт со взбитыми сливками. Такое теперь редко увидишь в фильмах. Я просто зашлась в жутком хохоте. Не знаю, почему мне кажется, что, когда торт со взбитыми сливками швыряют в лицо, – это страшно весело. Но факт остаётся фактом: если какая-нибудь еженедельная газета захочет взять у меня интервью под рубрикой «Назови свою тайную мечту», я отвечу:

– Бросить кому-нибудь в лицо настоящий торт со взбитыми сливками.

Я считаю: после таких слов нечего удивляться, что возникают войны. Если есть ещё на свете такие люди, как я.

Но я – девочка с амбициями. Помалкивай и не говори, что это не так. Раз ты мне не веришь, скажу лишь: на днях я искала себе вакантное место. Сверхурочную работу. Понятно?! В газете было объявление, что искусная машинистка может получить сверхурочную работу по вечерам. Объявление поместило вновь открытое в нашем городе машинописное бюро.

Я не люблю быть бедной. А ты ведь понимаешь: когда в семье пятеро детей, то каждому достаётся не так уж жутко много карманных денег на целую неделю. Не думай, что я неблагодарная. Я часто думаю о том, что тысячи беспризорных детей, нуждающихся в помощи, бродят по улицам Лондона. Но это не мешает мне желать множество вещей. Мама, конечно, говорит, что нет худшей болезни на свете, чем жажда иметь, и что человек бывает счастливее, если не стремится к тому, чего нельзя получить. Я изо всех сил пытаюсь научиться избегать подобных желаний и не роптать; большей частью мне это удаётся. Но, когда я увидела в газете объявление о том, что требуется машинистка, в моей душе пышным цветом расцвела жажда иметь.

Я ведь фактически прошла курс машинописи, а теперь у меня появился шанс получить валюту на оплату курсов и деньги, чтобы купить светло-голубую блузку, которая, как я думаю, мне нужна.

Никому ничего не сказав о своих планах, я отправилась в полдень в это самое «Бюро переписки начисто» и была принята дамой с поросшей волосами бородавкой на подбородке и с выражением лица словно у полководца.

– Вы искусная машинистка, фрёкен? – спросила она, глядя на меня с величайшим сомнением во взгляде.

– О да, чрезвычайно искусная, – жизнерадостно ответила я, стараясь выглядеть гораздо искусней, чем большинство других машинисток.

– Напечатайте тогда пробный текст, – сказала дама с бородавкой и посадила меня возле пишущей машинки, после чего сама вышла в соседнюю комнату. Я подошла к машинке. Ты знаешь, что, когда печатаешь на машинке, пальцы покоятся в среднем ряду клавиатуры и делают оттуда небольшие вылазки туда-сюда вокруг. Глаза не отрываешь от текста, а не от клавиатуры, ведь пальцы сами должны знать, куда им надо. Я между тем умудрилась, сама не заметив этого, уже с самого начала неловко задержать пальцы в верхнем ряду. И вот я начала печатать изо всех сил, надеясь, что тётка в соседней комнате оценит моё старание, когда я, дребезжа, застрочила, словно пулемёт, на машинке. Через некоторое время я взглянула на то, что написала. И увидела на красивой белой бумаге следующий душераздирающий текст:

Кв Вх 48 фг укви 8–6 04 Зу уи94 койв5 в9у и71ф34 окхт.

Или некое подобие этого. Однако никто не сможет сказать над урной с моим прахом, что я не знаю, когда битва проиграна. Я сочла, что настал момент для организованного отступления, и выскользнула за дверь, не теряя драгоценного времени на то, чтобы попрощаться. Но теперь я уже по-настоящему горюю, что не увидела выражения лица дамы с бородавкой, когда она вернулась и узрела моё произведение:

Кв Вх 48 фг укви 8–6 04 Зу уи94 койв5 в9у и71ф34 окхт.

И вот я решила отказаться от мысли о сверхурочной работе: отчасти потому, что светло-голубая блузка была мне абсолютно не нужна, а отчасти потому, что полным идиотством было бы даже пытаться успеть ещё с какой-то дополнительной работой, когда наши милые учительницы и без того заботятся о том, как бы мы не сидели праздно по вечерам. Кроме того, у меня есть всё-таки дополнительная машинописная работа. Благодаря Алиде. Алида интересуется брачными объявлениями и отвечает на них. И когда однажды вечером она потела над ответом на письмо и не могла выжать из себя больше ничего, кроме: «Я жуть какая толстая и интирисуюсь всем, что угодно…» – она в своей беде обратилась ко мне. Сначала мне пришлось самым серьёзным образом поклясться, что я ничего не скажу всему остальному семейству. А когда я поклялась, она раскрыла мне свои карты. Бедная Алида – ей скоро исполнится сорок лет, она весёлая и по-матерински добрая женщина, которой следовало бы иметь свой дом вместо того, чтобы надрываться здесь у нас. И теперь она, очевидно, решила – чего бы это ни стоило – раздобыть мужа. Мы аккуратно отвечаем на письма. В настоящее время мы ведём переговоры с «верующим мужчиной, имеющим собственное постельное бельё», и с «человеком, испытавшим, что такое жизнь». Мне нравится тот, у кого собственное постельное бельё, но, по-моему, тот, испытавший, что такое жизнь, произвёл самое глубокое впечатление на Алиду. Он пишет: «В год, что минул, я тосковал по милой маленькой женщине, чирикающей на моём домашнем очаге». И Алида горит желанием заняться чириканьем. Между тем, судя по некоторым признакам, «испытавший, что такое жизнь» сделал это настолько основательно, что судьба не будет благосклонна к той, которая станет чирикать ему в дальнейшем. Я делаю всё, что в моих силах, стараясь заставить Алиду изменить своё мнение и обратить свои мысли к «верующему».

Всего тебе хорошего и продолжай цвести!

Бритт Мари

Милая Кайса!

Хотела бы я знать, как выглядит Стокгольм в такой вот вечер. Мерцающие световые рекламы, люди, льющиеся стремительным потоком в кинотеатры, рестораны и выходящие оттуда, освещённые витрины со всевозможной мыслимой и немыслимой поверхностной роскошью, разве не так?

А знаешь, как всё выглядит здесь у нас? На этот вопрос можно ответить одним-единственным словом: грустно. Даже супергрустно.

После обеда я вышла на улицу, облачённая в дождевой плащ и резиновые сапоги. Капал дождь, и уличные фонари уныло светились в ноябрьской мгле. Сначала я пошла к Аннастине немного поболтать по душам, но она ушла к своей тёте. Крайне раздражённая этим её дурацким поступком, я снова отправилась в непогоду.

О, самый страшный мрак на свете – это и есть Стургатан в дождливую погоду. Никого не видать, даже кошек. Если, разумеется, не причислять полицейского Андерссона к кошачьему племени. Он расхаживал там в своём дождевике с капюшоном, и вид у него был почти чахоточный. Все витрины тёмные, если не считать магазина текстильных товаров Магнуссона. Там стояло в витрине несколько манекенов с ослепительными улыбками, считавших, конечно, что они неотразимы в осенних туалетах, в которые их облачил Магнуссон, – последний крик моды… Но я в этом не уверена. Во всяком случае, понимание господина Магнуссона о том, что такое настоящий шик, не совпадает с моим.