Дитя мрака - Берге Хелльстрем

— Доктор спустился вниз. Увидел труп. И поднял тревогу. Вы сразу поймете почему.

Кульверт сделал еще два поворота, сузился и снова расширился. Нильс Крантц стоял за бело-синим ограждением из пластиковой ленты, которой отмечали место преступления. Внутри этой зоны работали криминалисты, старались зафиксировать улики, основу расследования.

Молодой полицейский из отдела общественного порядка коротко кивнул Крантцу, доложив, что с этой минуты все полномочия переходят к Эверту Гренсу и Свену Сундквисту. Гренс тотчас оттянул книзу бело-синюю ленту, чтобы перенести через нее свою негнущуюся ушибленную ногу.

— Погоди, Эверт. — Нильс Крантц устало развел руками. — Сперва мы должны осмотреть всю зону.

Вот так каждый раз.

Крантц вздохнул, достаточно громко, чтобы Эверт Гренс мог услышать. Он неплохо изучил комиссара. И знал, как и сам Гренс, что дознаватель начинает со сбора информации, допроса свидетелей и потерпевших. Не положено ему шастать внутри ограждения, пока там работают криминалисты, в перчатках и с пинцетами.

Кроме того, он знал, так же как и Гренс, что и в этот раз, и в следующий ему придется призывать комиссара к порядку.

— Что ты можешь мне показать?

Вот так каждый раз.

— Все осмотрено до самой кровати. Но, если хочешь войти, надевай вот это. — Крантц протянул им два белых халата, синие пластиковые бахилы и прозрачные шапочки. — И потом, Эверт, на сей раз ступай только туда, куда я разрешу.

Эверт Гренс и Свен Сундквист сняли пальто, еще мокрые от снега. Гренс тщательно натянул на ноги бахилы, надел халат, который оказался маловат, надвинул на лысину шапочку. Раньше, думал он, нас не заставляли рядиться в это барахло. Впрочем, лучше смешная шапчонка, чем потерянная улика. Объем технической информации ныне невероятно возрос, за последние годы аналитическая криминалистика развивалась семимильными шагами, не в пример мозгам дознавателей.

Нильс Крантц приподнял бело-синюю ленту, пропуская Гренса и Сундквиста на место преступления.

— Следуйте за мной.

Последний участок туннеля. Значительно более короткий. На взгляд Гренса, метров пятьдесят.

Здесь, в конце коридора, было темнее. Люминесцентных ламп не так много, и светили они послабее. А может, все дело в стене, которая хуже отражала свет, в старом, шершавом бетоне.

Примерно на полпути стояли восемь коек, одна возле другой. Большие, тяжелые, с металлическими спинками, на колесах. Склад посреди коридора. В больницах такие импровизированные склады возникают часто и совершенно спонтанно по причине нехватки места.

Труп лежал на самой дальней койке.

Женщина.

То, что раньше было женщиной.

Нильс Крантц остановился, у него за спиной Эверт Гренс нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Хотел подойти ближе, ему необходимо увидеть ее, увидеть лицо мертвой женщины, которое на ближайшее время станет частью его самого.

Я никогда не говорил с ними.

Я вообще редко когда видел их раньше.

Но после их смерти мне приходится разделять их мысли, их привычки, их будни. Я вдруг должен знать, что они ели на завтрак и с кем последний раз имели половой контакт, ездили ли они на работу на велосипеде или добирались на метро. Я знаю мало кого из живых, мне вообще на них наплевать, зато, черт побери, о множестве покойников я знаю больше, чем о себе самом.

Она лежала так спокойно.

Некоторые из них словно бы лежат спокойнее других.

Волосы у нее черные, довольно короткие, прямые. Может статься, цвет не природный. Слишком уж темный, такой часто получается, когда волосы красят дома.

Лежала она на спине, в верхней одежде. Куртка застегнута на все пуговицы и пропитана кровью, ткань буквально одеревенела от жидкости, которая давно успела засохнуть.

На вид ей лет сорок.

— Давно?

Людвиг Эрфорс, судмедэксперт, помедлил, глядя на труп:

— Это убийство, Эверт.

— Давно?

— Она пролежала здесь несколько дней.

Волосы, одежда, возраст. Они стояли возле человека, у которого пока нет имени, и формулировали все то, что полагается на первом этапе расследования убийства.

Собственно, следовало бы поговорить и о ее лице.

И они, разумеется, это сделают. Всего через несколько минут. Просто лучше немного подождать, ничего пока об этом не говорить.

И Гренс, и Свен Сундквист, и Нильс Крантц молчали. Даже Эрфорс, который каждый день резал мертвые тела, говорил об этом только в диктофон, упрятав реальность в заумные медицинские термины.

Ведь на лице у нее кое-чего не хватало.

Не было кожи.

Лицо словно изрыто ямами.

Ну и холодина.

Джордж стоит на коленях в снегу, когда-то белом. Но теперь, когда его утоптал народ, спешивший наискось через церковный двор в стремлении срезать пару метров и сэкономить секунду-другую или просто не привыкший ходить по расчищенным дорожкам, — теперь снег стал другим, приобрел цвет земли и асфальта.

Джордж озяб и мечтает вернуться в тепло и тишину. Наверно, виноват ветер, в январе он особенно силен, насквозь пробирает через толстые куртки, не спрашивая позволения.

Но хуже всего наркоманы… Весь снег изгадили, из-за них ему приходится по нескольку раз в день елозить на коленях, наводить порядок. Ведь он следит и за двором, он из тех церковных сторожей, что гордятся своей работой.

Они уже давно тут шастают, разрывают могилы у южной стороны церкви, наркотики там прячут. Даже мертвым… Он громко вздыхает. Даже мертвым нет покоя; когда общество изгоняет торговцев с бетонных площадей и улиц, торговцы наркотой ищут в городе другие места, к примеру церковь по соседству, люди в форме, похоже, редко ищут их здесь.

Он снимает перчатки, кладет их на грязный снег, ставит на место кусок могильной плиты, прижимает изо всех сил, закрывая дыру, чтобы торговцам негде было оставить свое зелье.

Джордж встает на ноги, озирается по сторонам. Уже почти полдень, а светлее, должно быть, не станет, зима как-никак, об эту пору года что рассвет, что вечер — все едино, разницы нету. Он идет к главному притвору, скоро служба, надо проверить, все ли на месте, не капает ли на пол стеарин с белых свечей, загружены ли тележки с библиями и псалтырями.

Он думает о ней. О той, что вот уже почти три часа сидит в пустой церкви, неподвижная, молчаливая, в середине одного из передних рядов. Все утро он изредка поглядывал на нее, такая молоденькая, и пахнет от нее больно уж резко, непривычно, лесным пожаром и дымом, а еще чем-то кислым, немытым.