Хищник. В 2 томах. Том 2. Рыцарь "змеиного" клинка - Гэри Дженнингс

— Я слышала об этом.

— За исключением небольших передышек во время службы, как, например, здесь, в гарнизоне Константианы, они редко имеют возможность развлечься в городе. Бедняги лишены возможности повеселиться в lupanar[8], насладиться едой и доброй выпивкой, а заодно и поскандалить в таверне. Представь, они не могут даже искупаться в термах.

— Ты имеешь в виду, Одвульф, что люди Страбона в душе готовы перейти на сторону Теодориха?

— Акх, во всяком случае, не скоро. Видишь ли, их отцы и другие предки слишком долгое время связаны с родом Амалов, из которого происходит Страбон. Я полагаю, что их недовольство могло бы со временем вылиться в открытый мятеж, но для этого потребуются подстрекатели, коварные как жрецы. Да, чтобы такое случилось, нужно много подстрекателей и, возможно, много лет.

— Однако, — задумчиво произнес я, — если Страбона убрать… если у них не останется вожака, которому они должны хранить верность…

Одвульф посмотрел на меня так же, как Страбон, когда я предложил ему отрезать пальцы служанки. Он сказал:

— Сванильда, я слышал об амазонках, но никогда не думал, что встречу одну из них. Ты никак собралась убить человека? Сама? Слабая молодая женщина против крепкого закаленного воина? Неужели ты хочешь убить Страбона здесь, в его собственном дворце, в его городе, в самом сердце его земель?

Если бы я это сделала… или кто-нибудь сделал… если бы войско внезапно лишилось вождя, как ты думаешь, могли бы они признать Теодориха своим королем?

— Откуда мне знать? Я всего лишь простой воин. Вне всяких сомнений, воины некоторое время пребывали бы в замешательстве. Власть от Страбона перешла бы к его сыну Рекитаху.

Я пробормотал:

— Полагаю, даже Страбон не захотел бы, чтобы его люди страдали под властью рыбоподобного короля. Но скажи мне, Одвульф, как тебе удалось оставаться необнаруженным так долго? Ты сможешь продержаться еще какое-то время?

Думаю, да. Ты не поверишь, до чего же это странно и пагубно для настоящего воина… не входить в состав turma, не отзываться на поверке, совсем не иметь никаких обязанностей. Но я научился. Куда бы я ни шел, я обязательно всегда что-нибудь несу. Что-нибудь большое и зримое. Неошкуренное бревно, связку копий, которые надо отполировать, седло, требующее починки. Каждый офицер, который видит меня, считает, что я выполняю чей-то приказ или что меня отправил с поручением какой-нибудь другой командир.

— Тогда продолжай действовать так же. Оставайся невидимым. У меня есть план, правда, я его еще как следует не обдумала, и ты мне понадобишься для его осуществления. Вскоре сюда после небольшой стычки где-то на севере вернется один из отрядов Страбона. Он приведет несколько сотен пленников-эрулов. Когда они прибудут, постарайся снова попасть на дежурство у моей двери. Тогда я и расскажу тебе все подробно. И заверяю тебя, Одвульф, ты уже совсем скоро вновь почувствуешь себя настоящим воином.

* * *

Теперь уже Страбон почти постоянно испытывал вспышки гнева, частенько напивался, и его все время налитые кровью жабьи глаза были еще ужасней, чем обычно, — и все из-за того, что его optio Осер так еще и не появился. Разумеется, Страбон срывал гнев на мне — на ком же еще. Откровенно говоря, я даже начал уже побаиваться, что он может не сдержаться и покалечить меня так сильно, что я не сумею осуществить свой план. Однажды ночью он ворвался ко мне и пьяно проревел:

— К черту пальцы! Думаю, я лучше вырву твою kunte[9] и пошлю ее твоему никчемному братцу! Сумеет ли Теодорих узнать, что это принадлежало его сестре?

— Сомневаюсь, — ответил я, стараясь говорить холодным тоном, и выдал ему ту ложь, которую припас на такой случай — Ты и сам-то не всегда можешь узнать.

— А?

— Прошлой ночью ты был настолько пьян, а в комнате было так темно, что я вместо себя подложила в постель Камиллу.

— Liufs Guth! — Его глаз дернулся и с ужасом уставился на Камиллу, которая как раз в этот момент прошаркала через комнату. — Эту страшную шлюху? — Но затем Страбон пришел в себя и в свою очередь тоже солгал: — А я-то дивился, отчего той ночью хотя ты и не издала ни звука, но выказала мне такое расположение и отвечала на ласки, как никогда. — Он рванулся, схватил Камиллу за тонкое запястье и прорычал: — Давай посмотрим, ответит ли она мне теперь. А ты стой тоже, девка, и смотри хорошенько. Может, научишься, как себя должна вести в постели настоящая женщина.

Я немедленно почувствовал раскаяние: ведь из-за меня служанка подвергнется унижениям, насилию и осквернению. Хотя, может, мне не стоило так уж переживать по этому поводу? Возможно, что этот опыт окажется единственным в ее жизни. И хоть однажды, thags Guth, всех этих унижений не придется выносить мне.

Когда Страбон закончил, он, задыхаясь, рухнул обратно на постель, а голая Камилла, выпачканная в múxa и bdélugma, пошатываясь, исчезла за дверью. Как только Страбон отдышался и снова заговорил, я счел за благо переменить тему и не провоцировать у него очередной приступ ярости.

— Ты часто называл моего брата никчемным, я также слышала это слово несколько раз от тех, кто говорит на старом наречии. Но я не знаю точно, что оно означает.

Страбон потянулся к кувшину с вином, который принес с собой, и сделал большой глоток, прежде чем ответить мне:

— Неудивительно. Ты ведь женщина. А это мужское словечко.

— Я понимаю, что это далеко не похвала. Но если ты оскорбляешь моего брата, как я полагаю, то можешь, по крайней мере, сказать мне, как именно ты его называешь?

— Тебе знакомо слово tetzte, niu?

— Да. Это означает «никудышный».

Ну, никчемный означает почти то же самое, только это еще худшее оскорбление. Оно пошло от руны, которая называется nauths. Она выглядит как две палочки, перечеркнутые под углом. Ты знаешь рунический алфавит, niu?

— Разумеется. Nauths означает звук «н». Сама руна символизирует несчастье.

— Именно так. И никчемный мужчина еще хуже никудышного. Он жалок, ничтожен, труслив, подл, недостоин даже презрения. Это самое страшное оскорбление, которое один гот может нанести другому. И если один человек назвал другого никчемным, тот, кого оскорбили, должен драться с оскорбителем — драться насмерть. Если он не сделает этого, то его изгонят из общины, станут избегать в его собственной стране, племени, gau, sibja, даже в его семье. Беднягу уже не будут считать человеческим существом. Он станет таким… никчемным… что при случае любой сможет убить его, и по старинному закону готов убийцу не призывают к ответу.

— Ты уже называл моего брата в лицо никчемным?

— Нет еще. Хотя мы с ним и состоим в отдаленном родстве, но еще не встречались. Но мы обязательно встретимся. Когда это произойдет, обещаю, я посмотрю ему прямо в глаза — над чем это ты хихикаешь, девка? — и громко при всех объявлю Теодориха никчемным. А вдобавок я врою еще и nauthing столб.