Петр III - Николай Павленко

Что касается прочих наставников Фике, то в ее памяти они не оставили положительной оценки. Учитель чистописания француз Лоран, по отзыву Екатерины, высказанному в 1775 г., «хотя он был и дурак, но не даром брал деньги за уроки каллиграфии». Преподаватель немецкого языка Вагнер, по мнению Екатерины, тоже был «глупым педантом».

Будучи взрослой, Екатерина вспоминала о свидетельствах графа Гилленберга: «…В Гамбурге, видя, что матушка мало или вовсе не занималась мною, он говорил ей, что она напрасно не обращает на меня внимание, что я дитя выше лет моих и что у меня философское расположение ума. Один каноник, упражнявшийся в предсказаниях и хиромантии, сказал матери Фике в 1742 или 1743 г.: „На лбу вашей дочери венец короны, по крайней мере три“. Моя мать приняла это за шутку».

Во время повторной встречи, состоявшейся в 1744 г. перед отъездом Фике в Россию, граф Гилленберг назвал ее «пятнадцатилетним философом».

Кругозор Фике расширяло не только чтение книг, но и путешествия, к которым мать была большой охотницей. Её сопровождала во время поездок дочь, получившая возможность, помимо Цербста и Штетина, познакомиться с архитектурой и бытом жителей таких городов, как Берлин, Гамбург, Брауншвейг. В 1739 г. Фике с матерью оказалась в Эйтинге, где в это время находился ее будущий супруг, голштинский принц Карл-Питер. Свою встречу с ним Екатерина описала в «Записках»: «Я увидела Петра III в первый раз когда ему было 11 лет в Эйтинге у его опекуна, принца епископа Любского, спустя несколько месяцев по смерти герцога Карла Фридриха его отца… Тут-то я слышала, как собравшиеся родственники говорили между собой, что молодой герцог склонен к пьянству и что приближенные не давали ему напиваться за столом; что он упрям и вспыльчив; что он не любил своих приближенных, особенно же Брюммера; что, впрочем, он довольно живого нрава, но болезненно сложения и слабого здоровья. Действительно, цвет лица его был бледным, он казался худым и нежного телосложения. Этому ребенку приближенные его хотели придать вид взрослого и для этого стесняли его и держали на вытяжке, что должно было сделать его весьма фальшивым, от внешнего вида до характера».

Худ. Луи (Людовик) Каравакк. Портрет великой княгини Екатерины Алексеевны. 1745 г.

Холст, масло. Государственный музей-заповедник «Гатчина»

Полностью доверять этому свидетельству Екатерины вряд ли следует, ибо в нем, составленным после переворота, было видно естественное для нее стремление опорочить своего будущего супруга, которого она свергла с престола. Во-первых, вряд ли десятилетняя девочка могла столь глубоко постичь характер мальчика на год ее старше. Во-вторых, в свидетельстве Екатерины улавливаются противоречия: с одной стороны, она приписывает ему страсть к вину, а с другой — утверждает, что взрослые «держали его навытяшке». Если последнее утверждение верно, то тогда сомнительно, что взрослые разрешали ему пить, хотя «и не давали ему напиваться за столом».

Итак, София Фредерика Августа представляется личностью неординарной, но ей была уготована участь быть супругой такого же мелкого владетеля, как и ее отец. Судьба, однако, распорядилась по-иному: она стала супругой не владельца захудалого княжества, а наследника трона Российской империи. Нам остается поведать, как такое случилось.

Елизавета Петровна, как выше было сказано, проявила несвойственную ей оперативность в обеспечении трона наследником и позаботилась о немедленной его доставке в Россию. Пришло время позаботиться о выборе наследнику подходящей супруги, тем более что в 1743 г., когда наследнику исполнилось 15 лет, выбор невесты приобрел актуальность.

В те времена, как, впрочем, и в нынешние, в отношениях между государствами с монархической формой правления огромное значение имели родственные связи между дворами, что, однако, не исключало возникновение между ними военных конфликтов. В России утвердился обычай поиска невест и женихов не внутри страны, а за ее пределами. Обычай этот установил Петр Великий.

Правда, Россия при Петре переживала еще тот период своей истории, когда она еще полностью не преодолела репутации захолустной Московии, и не приобрела устойчивого положения общепризнанной в Европе великой державы, какой пользовались Англия, Франция, Австрия. При подобной ситуации царь довольствовался тем, что женил сына Алексея на сестре супруги австрийской императрицы, дочь Анну выдал за голштинского герцога, одну из племянниц Анну — за герцога курляндского, а другую, Екатерину, за герцога мекленбургского. Что касается младшей дочери Петра красавицы Елизаветы, то ей так и не удалось обрести супруга, хотя ее руки и сердца домогалась толпа женихов.

Нельзя утверждать, что Елизавета Петровна при выборе невесты наследнику престола слепо руководствовалась теми же политическими мотивами, что и ее отец — если бы она следовала его заветам и руководствовалась государственными соображениями, то ее выбор остановился бы на красивой дочери польского короля и саксонского курфюста Августа III Марианне, которую прочил в невесты канцлер Бестужев. Однако придворную петербургскую группировку Брюммера — Лестока, противостоявшую Бестужеву, эта кандидатура не устраивала прежде всего потому, что она была рекомендована канцлером, следовательно, укрепляла его влияние.

За выборами Елизаветой Петровной невесты племяннику Петру Федоровичу пристально наблюдали три пары глаз дипломатических представителей заинтересованных европейских держав при Петербургском дворе: резидента Пецольда и двух посланников — французского маркиза Шетарди и прусского барона Мардефельда. Саксонский резидент Пецольд доносил своему министру: «Так как Франция все еще пользуется здесь расположением, то я просил Лестока сказать мне откровенно, существует ли все еще предположение о браке герцога голштинского (Петра Федоровича. — Н. П.) с французскою принцессой. Хотя он называл этот брак химерой и хотя Брюммер подобным же образом высказался вице-канцлеру, я все-таки вижу в этом одно только притворство — когда придет время, поразят все выбором невесты, как теперь объявление герцога наследником».

Пецольд в данном случае глубоко ошибался, сомневаясь в искренности информации Лестока — действительно у Елизаветы Петровны отсутствовало намерение женить племянника на французской принцессе. Против проекта женитьбы Петра на саксонской принцессе решительно выступали не только внутренние силы России, но и прусский король Фридрих II, считавший, что брачные узы между российским и саксонским дворами лишают его возможности отобрать у Саксонии лакомый кусок территории.

Отметим важную деталь, отличавшую выбор женихов и невест Петром Великим от выбора невесты Елизаветой Петровной. Петр сам выбирал женихов и невест, его дочь внимательно прислушивалась к совету посторонних лиц, каждый из которых считал себя главным виновником выбора кандидатуры, на которой остановился выбор императрицы.

Одним из таких советников был Брюммер, приписывавший себе главную роль в выборе невесты Петру Федоровичу. В письме к матери Софии Фредерики Августы он уверял ее, что «думал дни и ночи, нельзя ли сделать что-нибудь блистательное в пользу голштинской фамилии, теперь цель достигнута. В продолжение двух лет, как я нахожусь при этом дворе, я имел часто случай говорить ее императорскому величеству о вашей светлости и о ваших достоинствах. После долгих трудов, наконец, думаю, я успел, нашел именно то, что пополнит и упрочит совершенно счастье герцогского дома. Теперь надобно, чтобы ваша светлость завершила дело счастливо, мною начатое. По приказанию ее императорского величества я должен вам внушить, чтобы ваша светлость, в сопровождении старшей дочери немедленно приехали в Россию… Чтобы ваша светлость не была ничем затруднена, чтоб вы могли сделать для себя и для принцессы, вашей дочери, несколько платьев, чтоб могли предпринять путешествие без потери времени, я имею честь присоединить к своему письму вексель. Правда, сумма умеренна (10 тыс. руб. — Н. П.), но надобно сказать вашей светлости, что это сделано нарочно, чтоб выдача большой суммы не кидалась в глаза людям, наблюдающим за нашими действами».