История доллара - Джейсон Гудвин

В действительности купюры можно было рассматривать как своего рода правовое предписание, врученное настоящим будущему. Теперь люди могли взять деньги и расплатиться годы спустя — когда созреет урожай, строевой лес будет сплавлен, а шлюпы вернутся из Вест-Индии с серебром и сахаром. Чем скорее появлялись деньги, тем быстрее местные жители приступали к делу: выращивали зерно, рубили лес или грузили на корабль лошадей и мед.

Ведовство — Монетизированная земля — Постоянно действующее предложение

«Вы избрали честный и добрый способ, — гласило открытое письмо казначею Массачусетса, — оплачивать бондами то, что вы не могли оплатить наличными. Поэтому я не могу не подивиться на неразумность наших соотечественников, отказывающихся принимать то, что они называют бумажными деньгами, равными по стоимости лучшему испанскому серебру».

Анонимный автор был неискренен. Люди оказались лицом к лицу с бумажными деньгами впервые в истории Запада, и не все были готовы совершить концептуальный скачок. Лучшее испанское серебро вы могли попробовать на зубок. Даже вампум что-то весил, и груда денег была грудой. Бумага же ценности не имела: «Говорите что хотите, — ворчал один пожилой пенсильванец, — но бумага — это бумага, а деньги — это деньги». Фраза прозвучала за десять лет до того, как прочие колонии последовали примеру Массачусетса из-за расходов на борьбу с французами или индейцами либо с теми и другими.

Война короля Вильгельма, свою злополучную роль в которой сыграл Фипс, переросла в войну королевы Анны. Из войны за ухо Дженкинса выросла война короля Георга 1745 года; Французская и Индейская войны увенчались захватом Вольфа в Квебеке. В 1760 году французы официально уступили Канаду при Монреале, и создание Британской империи в Северной Америке завершилось. Локальных войн больше не будет, думали британцы, бумажных денег тоже.

Всякий раз, когда колонисты отправлялись на войну, даже если их участие ограничивалось стычками и приграничными рейдами, они сталкивались с непредвиденными расходами и решали эту проблему, печатая бумажные деньги. Иногда британцы присылали серебро, чтобы помочь колонии «выкупить» свои векселя. Иногда векселя изымались из обращения, когда население выплачивало ими налоги. Но часто они задерживались в обращении, год от года становились все более изношенными и сомнительными, покрывались бурыми пятнами забытых обещаний, а их стоимость всегда падала: порой медленно, порой стремительно.

«Что? Неужели слово "бумага" позорно для них? Не разве бонд или переводной вексель в тысячу фунтов — не бумага? И все же не равна ли она по своей ценности серебру или золоту, если выплата по этим бумагам в достаточной мере гарантирована? Так что есть надежность бумажных денег, как не вера в свою страну?»

Анонимного энтузиаста звали Коттон Мэзер — первый доморощенный философ Америки; друг, сосед и биограф сэра Уильяма Фипса — первого доморощенного предпринимателя Америки. Соблазнительно увидеть в них типичную американскую пару, источник напряжения, что всегда присутствует в жизни Америки, постоянно колеблется, вспыхивает и угасает, как старая семейная ссора: напряжения между действием и размышлением, необходимым и идеалом, соперничающими концепциями свободы, жизни и погони за счастьем — и деньгами, как средством платы за него.

Коттон Мэзер происходил из новоанглийской аристократии — Коттон была фамилией его матери. Он родился в 1663 году и вырос под сенью Старой Северной церкви, где служили пасторами его отец и дед. В отличие от Фипса, едва умевшего читать, чья религиозность выражалась лишь в редких визитах в церковь, Мэзер был образован и набожен. Практически первыми его словами были молитвы. К одиннадцати годам он умел выслушать проповедь, прочитанную на английском, и, смеха ради, записать ее на латыни. В двенадцать поступил в Гарвард. В конце концов последовал семейной традиции — стал служить в Старой Северной церкви. Мэзер сочетался счастливым браком, но его жена умерла молодой. Он женился снова и со временем стал отцом пятнадцати детей. Когда умерла и вторая супруга, он женился на сумасшедшей, которая не принесла ему ничего, кроме долгов и домашней неустроенности — разочарования, отступавшего лишь из-за внимания ангелов, что являлись в его кабинет побеседовать и побороться с Мэзером.

Фипс был решительным, привязанным к морю и охоте за сокровищами колонистом семнадцатого столетия. Основы же мировоззрения Мэзера, умершего в 1728 году, сформировал век пуританского исступления, пусть Мэзер и подходил к ним с позиций XVIII века. Он был членом Королевского научного общества[20], поддерживал спорную по тому времени новомодную практику прививок от оспы и писал трактаты по политэкономии. При этом Мэзер верил в ведьм, демонов, ангелов и, как покажут события, в возможность вызвать на суд духов в качестве свидетелей. При поддержке своей первой жены он однажды вызвался приютить у себя местную девушку, одержимую бесами, и позаботился об ее излечении. Этот опыт подготовил его к вспышке ведовства и сатанизма в маленьком городке Салем в Массачусетсе четыре года спустя. Для расследования созвали суд.[21]Мэзер вел запись слушаний, и его книга «Чудеса потустороннего мира» впоследствии объяснила, как небольшую общину могут держать в страхе потусторонние силы. Он рассказал, что «дьявол, обычно являвшийся в образе маленького черного человека, завлек трусливых, дерзких, несведущих, завистливых и злонамеренных созданий поставить себе на службу, внеся их имена в свою книгу».

Книгу эту, конечно, так и не нашли (она принадлежала дьяволу), но двадцать человек казнили за колдовство. Успели обвинить даже супругу сэра Уильяма Фипса, пока истерия не сошла на нет: простые поселенцы чувствовали, что в поиске пропавших сокровищ, таящихся под землей и под водой, в тайном накоплении богатств есть нечто дьявольское. Образцовый пуританин копил свой достаток упорным трудом на глазах у всей общины. Хотя свою лепту в эту манию внесли истерия на сексуальной почве, коллективный бред, ревность и атмосфера, в которой допускалось клеймить женщин как ведьм, но большую роль в ней сыграло и отсутствие контроля. Четыре из пяти обвиненных женщин были из числа «отселенцев» — так называли тех, кто порвал связи с общиной и отбился за пределы жестких границ прихода.

Хотя от идеи воспроизвести английские деревни с их традиционной зеленой лужайкой и церковью местные жители уже давно отказались, негласные пределы того, как далеко на отшибе может жить член общины, сохранились. Леса позволили первым поселенцам Америки выжить и даже преуспеть, но они оставались самой чуждой чертой Нового Света. Пуритане испытывали мрачное удовлетворение, живописуя «пустыню», в которую оказались заброшены; в этом выражении почтительность смешивалась с ужасом от бескрайности американских лесов. Поселенцы ощущали, что это иной мир, чуждый им и потому опасный. Пилигримы с «Мэйфлауэра», к примеру, получили первый урок через несколько минут после высадки: когда они подгребли к берегу, свидетелями их высадки на песчаном побережье оказалась группа индейцев, которые убежали в лес; два поселенца бросились за ними в погоню. Они были родом из Линкольншира, привычны к безлесью и вдобавок провели несколько лет на плоских польдерах Голландии. Через несколько секунд они застряли в переплетениях зарослей и древесных корней, в которых их «добыча» скрылась без малейших усилий.