Самсон и Надежда - Андрей Курков

Новость о субботнике не могла омрачить хорошего, солнечного настроения. Но вот «указівка», напечатанная с экономией типографской краски, заставила задуматься.

«Граждане жители, с 22-го марта сего года по городу Киеву будет производится реквизиция излишней мебели для обустраивания советских учреждений. Реквизиция будет проводиться красноармейцами и представителями губисполкома в присутствии уполномоченных домового комитета. Взамен мебели будет выдан документ, подтверждаемый список реквизированного с печатью и подписью.

Не подлежит реквизиции необходимая для проживания мебель из рассчета: стул и кровать на каждого члена семьи или жильца, один шкап, один обеденный и один письменный стол на семью. Кухонная мебель, не упомянутая выше, реквизиции не подлежит.

Председатель губисполкома, факсимильная подпись, печать».

Перечитав «указівку» дважды, Самсон решил проведать письменный стол отца и осторожно вошел в кабинет. Красноармейцев уже не было, но матрацы с постелью скособоченно лежали на полу, да и вещи их тут же валялись. И запах их стоял нерушимо, как столб, — странная смесь из затхлости, табачного дыма и машинного или оружейного масла.

Первым делом Самсон проверил верхний ящик стола. Жестянка лежала на месте, как и другие бумаги и их семейный паспорт. В нижнем ящике царил прежний порядок — немецкая карандашница слева, оплаченные старые счета рядом с ней, неоплаченные старые счета правее.

Вытащил Самсон неоплаченные счета, полистал. Все они касались 1917 года. Тут и от киевского водопровода, и от электростанции, и от магазина минеральных вод, давно закрывшегося, и за очки с костяной оправой, и от аптекаря за сдобрительную мазь для пяток…

Опустил он счета на место, вытащил из глубины стола пузырек с мазью «Лаинъ». Отец ею лечил экземы на ногах. Покрутил в руках, сунул обратно и ящик задвинул.

Наклонился над столом, открыл окно, желая выветрить немного красноармейский дух. В отцовский кабинет ворвался громкий и говорливый уличный шум, непривычный для субботы. По другой стороне Жилянской двое пожилых хорошо одетых мужчин старались откалывать от их мусорного сугроба края — один лопатой, а второй — коротковатым ломом.

«Субботник!» — вспомнил Самсон и прикрыл окно, но не полностью, чтобы кабинет и улица могли обменяться воздухом.

Одевшись в самую невзрачную одежду, он спустился вниз, где сосед Овецкий как раз получал от вдовы дворника большой тяжелый лом.

Самсону досталась угольная лопата, не очень удобная для разбивания сугробов. Но выбора не было. По всей Жилянской стоял весенний шум. Солнце на удивление стойко держалось на небе и подтачивало своими лучами мерзлые сугробы. По булыжнику мимо ехали то автомобили, то экипажи и телеги. Извозчики матерились, когда под копыта их лошадей летели куски грязного льда и черного снега. Мороз, ранее хранивший замерзшее зловоние беспорядочно перезимовавшего города, отступал, а значит воздух наполнялся мусорным смрадом. Но наполнялся им он медленно, и люди успевали привыкать к запахам скисшего кваса и прошлогодней плесени, а потом и к другим запахам, и ни один из присовокупившихся к воздуху запахов не заставлял горожанок затосковать о розах на даче и об опрокинутых пудреницах. Они тоже старательно дробили сугробы у своих домов и, кажется, даже радовались возможности выходного, субботнего физического труда, который уже объявлялся несколько раз «праздничным», хотя Самсону так и не удалось для себя определить, может ли физический труд быть праздничным и если может, то как его надо правильно праздновать?

В пятидесяти аршинах в направлении Кузнечной возле немалого сугроба трудилось несколько женщин, и вот они трудились действительно празднично, почти пританцовывая. Самсон поглядывал в их сторону всякий раз, когда доносились до него сквозь другой, более ближний шум, веселые, задорные голоса.

Иногда мимо проходили красноармейские патрули, которые останавливались ненадолго возле каждого разбираемого сугроба, осматривали участников субботника, между собой сквозь усы и черные зубы комментировали или подшучивали, о чем говорил иногда солнечный, а иногда и злорадный блеск в их глазах. При появлении патрулей субботник, конечно, ускорялся, и даже слабосильный сосед Овецкий, которому по телосложению полагалось бы держать в руке скорее веник, чем лом, приступал к разбиванию сугроба с новыми силами.

Очередной патруль высказал жестами и мотанием головы неуверенность в том, что для Самсона и его соседа этот день закончится победой.

С завистью посмотрел Самсон снова вдаль, в сторону Кузнечной, на веселый дамский субботник, возле которого уже и сугроба почти не было. И тут показалось ему, что среди звонкоголосых субботниц узнал он Надежду.

Опустил он лопату на булыжник и решил пройтись, проверить, не обманули ли его глаза.

И действительно, там оказалась Надежда, а само здание, возле которого девушки мусорный сугроб убирали, было не чем иным, как советским статистическим учреждением, где она работала.

— Ну как у вас? — поинтересовалась она приветливо, узнав подошедшего.

— Мучаемся, — признался Самсон. — Нас-то ведь только двое, даже дворничиха не вышла в помощь!

— А мы поможем! Мы такие! — озорно воскликнула Надежда и оглянулась на подруг. Те закивали.

Вернулся Самсон к своему дому в сопровождении раззадоренных субботним трудом красавиц. Замелькали в руках у них лопаты — новенькие, стальные. Сосед Овецкий даже отошел и решил отдышаться, а Самсон взял у него лом и стал вонзаться его тяжелым острием в сугроб. Работа заспорилась. И в окне первого этажа появилось удивленное лицо вдовы дворника. И на лице ее появилась улыбка, добрая, приветливая.

— Что ж это вас так мало вышло? — спросила, не прекращая работы, Надежда.

— Так а нас тут мало! Гузеевы с третьего этажа еще в начале февраля в Одессу укатили, а жена соседская ребенка нянчит, — ответил Самсон.

— Ну да, вы же жильцы, а у нас — учреждение, людей много! Ой, посмотрите! — внезапно отвлеклась она, глядя за спину какого-то парня.

К их сугробу бойким шагом подошли, громко и весело переговариваясь на своем языке, четверо китайских красноармейцев. Они жестами попросили девушек-субботниц отойти, скинули с плеч винтовки и стали наносить сугробу ощутимые штыковые удары. Искрошив верхнюю часть мерзлой горки, они приветливо помахали руками и ушли.

Работы теперь оставалось немного. Разобрав сугроб до основания и его осколками устелив всю мостовую, разошелся их субботник по домам. Только Надежда и Самсон оказались приглашенными к вдове дворника на чай. Она их прямо из окна позвала. А после чая предложил Самсон девушке в Купеческий сад прогуляться. Она охотно согласилась, тем более, что сад лежал прямо на ее ежедневной дороге из дому на работу и обратно.

Солнце уже спряталось за облака, но воздух еще отличался теплом. Два трамвая стояли на трамвайном кольце бывшей Царской площади. Возле них шумела толпа, желающая стать пассажирами. На лестнице, ведущей к панорамной площадке и к летнему театру, было людно. Самсон в гимназическом пальто — после чая он забежал домой, чтобы переодеться, — и Надежда в своем каракулевом полушубке оказались в этой гуляющей гурьбе словно среди родственных радующихся солнечной субботе душ.