Александр Великий. Смерть бога - Пол Догерти

• Раскопки, произведенные на могиле Филиппа в Вергине, показывают: царю устроили пышные похороны как национальному герою. Позднее Александр серьезно намеревался обожествить Филиппа. Было это скорее попыткой откупиться, нежели чем-то еще. Мертвого Филиппа можно было славить, потому что мертвый Филипп проблем не создавал. Историки, не согласные с моим тезисом, отмечали, что в 331 году до н. э. Александр совершал долгий и опасный поход через пески Ливии к храму Амона-Ра. Он спросил у оракула, живы ли еще убийцы его отца. Шестисотмильное паломничество Александра к святилищу (оракул которого славился наряду с Дельфийским) являлось смесью фактических событий и пропаганды. Амон-Ра был божеством, обладавшим всеми характеристиками греческого Зевса и египетского Ра. Причиной паломничества, свершившегося после покорения Египта армией Александра и перед грядущим столкновением с Дарием, был потос – непреодолимое стремление утвердить свою божественную власть и завершить путь Геркулеса и Персея. Александр не отвергал Филиппа, но, подобно другим великим героям, обнаруживал двойную природу своего происхождения, при этом его смертный отец исполнил подчиненную роль, посеяв божественное семя в лоно матери. В таком контексте следует рассматривать вопрос об отношении Александра ко все еще живым убийцам отца. И такой подход представляется примечательным: ведь Олимпиада наверняка принимала участие в подготовке убийства мужа. К тому моменту она была жива и здорова, и ее присутствие явственно ощущалось в Македонии. Историки ухватились за вопрос Александра как за доказательство не только полной его невиновности, но и незнания о том, кто готовил убийство отца. Тем не менее можно предложить более жесткий вариант его обвинения. Во время походов в Персию вера Александра в собственное божественное происхождение становилась все крепче, и в этой мысли его укрепляли выдающиеся военные успехи. Влияние Олимпиады на умонастроения юного Александра оказалось определяющим. Она говорила сыну «правду» о его происхождении незадолго до его похода в Азию, а победы Александра, казалось бы, неопровержимо подтверждали ее правоту. Одной из причин его паломничества к оракулу было желание задать вопрос о родстве с Амоном, почитаемом эллинами египетским богом, которому Филипп принес жертвоприношение, еще когда он шпионил за женой и спрашивал совета у Дельфийского оракула. Вопрос, который Александр задал оракулу, может иметь три варианта подтекста. Первый: живы ли до сих пор убийцы моего отца? Так можно было проверить правдивость оракула, ведь он должен был видеть вес насквозь: знать прошлое и предсказывать будущее. Во-вторых, вопрос этот можно было рассматривать как своего рода признание в том, что Александр, хотя и не был активным участником убийства отца, но все же искал себе оправдания в том, что позволил этому убийству совершиться. В-третьих, Александр впал в некую ментальную казуистику, пытаясь освободить себя от какой-либо вины в смерти отца. То есть если отцом его был Амон, то Александр не виновен в отцеубиистве, потому что Филипп ему человек посторонний. Ответ оракула был столь же изворотливым: отец Александра не из числа смертных, а потому как же он мог умереть? Имеются сведения, что Александр перефразировал свой вопрос: не избегли наказания кто-либо из убийц его отца? Ответ, такой же двусмысленный, должен был порадовать и освободить Александра: Филипп отомщен полностью. Всю жизнь преследовала Александра память об отце, в каждом кризисе (Филота, Черный Клит, мятеж македонян в Описе) Александр не подражал Филиппу, но его постоянно сравнивали с отцом, и он на это ярос! Но реагировал. Это обстоятельство наводит на подозрение, что многие втайне считали истинным убийцей Филиппа его сына. На такое обвинение Александр не мог отвечать публично, а потому и отвечал намеками: рассказывал, например, в подробностях о посещении оракула.

• У Александра хватило силы выдержать моральные испытания. В 336 году до н. э. ему исполнилось двадцать, к этому времени он уже был закаленным в боях воином и обладал некоторым опытом государственного управления, поведение его отличалось самонадеянностью, а характер – горячностью. Он твердо верил в собственное высокое предназначение и открыто выражал недовольство отцом – не только потому, что тот обидел Олимпиаду, но в первую очередь потому, что отец принижал его самого. В 336 году до н. э. Александр смотрел на Филиппа как на препятствие, мешавшее исполнению его собственных амбиций. Он высказывал свое мнение публично. После Херонеи он уверовал в то, что именно он был настоящим победителем, и – по слухам – видел себя царем Дело Пиксодара показало, что Александр готов быт, несмотря на предупреждения, участвовать в переговорах вопреки воле отца, словно уже стал верховным правителем. Обида Александра на отца так и не прошла. Через двенадцать лет, после того как он одержал самые свои выдающиеся победы, уничтожил Персидскую империю и приблизился к границам Индии, обида на отца ничуть не утихла. Арриан сообщает: в 324 году до н. э., обращаясь к македонским войскам в Описе, Александр упомянул достижения Филиппа, имевшие большое значение для государства и армии, однако, заметил он, все они меркнут в сравнении с его собственными успехами: «Достижения моего отца сами по себе велики, но стоит их сравнить с моими успехами, как они становятся ничтожными». Говорят, что время лечит, с Александром, однако, этого не произошло. Он готов был начать кампанию по обожествлению своего отца, но лишь для того, чтобы люди говорили о нем самом как о гомеровском Ахилле: «Он и отца превосходит».[15] Даже античные авторы, открыто восхищавшиеся Александром, говорят о его безграничных амбициях. Плутарх писал, что Александр «ценил свое доброе имя более собственной жизни и короны… его страстное желание славы давало ему гордость и способность видеть будущее». Арриан говорит, что Александр был «одержим любовью к славе, и его жажду похвал невозможно было насытить». Амбиции Александра, упоение собственными достижениями доходили до патологии. Он и к людям относился в зависимости от того, как они на него смотрели. Соответственно ему не нравились советы и критические замечания его отца, а уж тем более предупреждения и угрозы. Действия Филиппа после Херонеи должны были серьезно обеспокоить амбициозного и безжалостного сына. Филипп слишком поздно осознал, что Александр – чрезвычайно опасный молодой человек. Насмешка Аттал а на свадебном пиру являлась лишь отражением мыслей Филиппа и его окружения: на Александра смотрели как на чужака, сомневались в том, что он сын царя, и уж во всяком случае помнили, что в жилах его текла не только македонская кровь. Такое оскорбление можно было приравнять к объявлению войны. Александру угрожали, и он об этом не забыл. Он, должно быть, отдалился от собственного народа, его культуры и обычаев и с безграничной энергией пустился на поиски своего собственного «я». В 334 году он покинул Македонию и возлюбленную мать, чтобы никогда уже туда больше не вернуться. Историки согласятся с тем, что Александр просто хотел отправиться на край света, однако дело было не только в этом. Александр смотрел на себя как на уникальную личность, совершенно отличавшуюся от тех, кто хотели жить и даже умереть рядом с ним. Наиболее серьезные конфликты Александра и его командиров, таких как Клит, были вызваны попытками сына отойти от македонских обычаев отца (см. гл. 5). Одна история, рассказанная во многих письменных источниках, дает возможность понять, что думал Александр сразу после смерти отца, еще до отбытия в Азию.