Скверные истории Пети Камнева - Николай Климонтович

– Однажды в Тбилиси, – рассказывал Петя, начисто позабыв, казалось, с чего начал, – я брал интервью у одного режиссера. Я сидел в его кабинете и наблюдал за знаменитым на весь мир мастером театра марионеток. Спектакль давно кончился, и после интервью нас ждало обильное застолье у одного общего знакомого, который меня и порекомендовал. Но мы никак не могли стартовать: режиссер привел в кабинет какую-то московскую даму и развлекал ее бессмысленными на мой вкус, по-кавказски неспешными разговорами. Приходилось терпеть, хотя очень хотелось сделать работу, а потом выпить и пожрать. При всем том дама откровенно скучала. Вида она была самого карикатурного: какой-то шиньон, гипюр, затянутая в тугой бюстгальтер большая дряблая грудь, штукатурка на немолодом лице. Она смутно напоминала не то Терешкову, не то Фурцеву. У режиссера контакт с ней не ладился, она отвечала – если отвечала, а то и вовсе ограничивалась высокомерным кивком, постукивая носком туфли-лодочки об пол. Режиссер повел разговор о том, как он наряжает своих кукол, и открыл стоявший в углу кабинета сундук. Там было полным-полно обрезков самого разного вида материй: фактура, рисунок, цвета на любой вкус. И вдруг чиновная баба ожила. Когда они принялись перебирать эти лоскуты, сблизившись головами, градус их общения все поднимался, в конце концов они сделались похожи на двух любовников, лелеющих общие воспоминания. Мы довезли даму, еще не отошедшую от восторга, до гостиницы и покатили в гости, и режиссер воскликнул, хлопнув себя по колену: сделано! Оказалось, от этой чиновной бабы зависели гастроли его театра в Югославии. Вот как двигалась наша культура и наша слава – цветными обрезками старых тканей, случайно не выброшенных портнихой…

Что ж, такие бабы, как та, с лоскутами, действительно в те годы сидели везде: в приемных комиссиях, в министерствах, в райкомах и в редакциях газет, на радио и на телевидении. Все как одна были среднего звена начальницами, какими-то заместителями, референтами, кураторами отделов, черт знает, какие должности они занимали, но от них зависело многое, их невозможно было объехать на кривой козе. Но я не мог понять, куда Петя клонит.

– Непредсказуемость и алогизм их предпочтений, – гнул свое Петя, забыв, казалось, все, что рассказывал только что, – непоследовательность решений и бесконечная борьба с фаллократическим миром, доходящая до истерики, до садистского отношения к зависимым от них особям в штанах, особенно если те самодостаточны и сексуально привлекательны… У них нет стержня. Какой, к черту, стержень у существ, которые принаряжаются на исповедь, идут в парикмахерскую перед похоронами, заботятся о макияже, получив приглашение на казнь. Они битый час вечером планируют, что наденут завтра, но утром выбирают совсем другое…

Казалось, Петю понесло. Логику перехода его настроения я не мог уловить: возможно, так на него повлияли воспоминания, обещавшие быть занятными, но оказавшиеся неприятными. К тому же тогда Петя жил один, уже разошедшись с двумя женами.

– Одна потасканная оперная дива, некогда всемирно известная, – говорил Петя неожиданно злобно, – в Колонном зале дала концерт отнюдь не своих партий, но своих нарядов. Мой двоюродный дядюшка семнадцать лет отсидел на Колыме. В пятьдесят шестом, когда его выпустили, он решил отыскать знаменитую артистку еще немого кино, любовницу его расстрелянного отца: у нее должно было оставаться кое-какое имущество. Старуха, как ни странно, тут же узнала его: голубчик, как же, как же, помню, ваш отец мне дарил такие шикарные вещи! Что было с голубчиком в последние полтора десятка лет с лишним, ее совершенно не заинтересовало… Вдова Блока, Люба Менделеева, актриса, к слову, пережила мужа на двенадцать лет, – все пуще расходился Петя, – и после ее смерти нашли листок, разграфленный надвое. В левой части был столбец, озаглавленный радости, в нем перечислялись обновки, пикники, боа, бусы, даже земляника со сливками, о стихах и о театре ни слова. В другом столбце, озаглавленном ошибки , значилось, что ошибок было две: то, что она вышла замуж за Блока, и то, что не успела с ним развестись. Подобными качествами могут умиляться только педерасты, – совсем уж разъярился Петя. – Вот, например, есть миф, будто женщины методичнее и ответственнее мужчин. Чушь! Женщины всегда опаздывают, а опоздав, все время отвлекаются. Им достаточно показать палец, как они забывают, о чем речь. Прошел по коридору незнакомый мужчина, пролетела птичка, соседи включили телевизор, все что угодно в любой момент может стать важнее, чем дело. Они могут без всякого повода, воскликнув ах да, я вспомнила, посередине разговора схватить телефон и потом чесать языком четверть часа, причем что такое она вспомнила – она уже забыла. Или другой предрассудок – женщины аккуратнее мужчин. Боже, бред какой, женщины чрезвычайно неряшливы: они невоздержанны в еде, особенно коли речь о шоколаде и клубнике со сливками, они не в силах заставить себя положить на место вещь, которую только что держали в руках. Они могут часами заниматься маникюром и макияжем, ходить на фитнес, на бодибилдинг, на ультрафиолет и шейпинг, но при этом в сумочке черт знает что: чтобы найти ключ от квартиры, они высыпают все содержимое сумки на грязный пол в подъезде; в ее платяном шкафу, на полке с нижним бельем, всегда кавардак, трусы перепутаны с колготками и лифчиками; если она водит машину, в багажник страшно заглядывать. К тому же считается, что женщины – чистоплотнее мужчин. Разумеется, на миллионах прелестных ню они гладкие, мытые и ароматные. На самом деле большинство из них невероятные неряхи. Поссав и спустив воду, они промокнут п…ду, бросят салфетку в унитаз, но никогда не спустят воду повторно, и эта салфетка будет голубеть или розоветь, пока не спустишь воду сам. Чаще всего они очень неприятно потеют – особенно, когда кончают. С глаз у них то и дело течет тушь. Следы их губной помады всегда на самых неподходящих предметах. В моральном отношении они, как правило, чудовища. Мужчин всегда поражала их способность к виртуозной лжи и самым подлым интригам. Они злопамятны и мстительны, они не ведают, что такое великодушие. Воображение у них, чаще всего, много извращеннее мужского. Да что там, полистай любой женский журнал и убедись, насколько он пошлее и грязнее любого мужского издания…

– Ты забыл, о чем говорил, – перебил я его наконец. – Скажи лучше, что же сталось с этой самой Настей?

– С Настей? – переспросил он удивленно, будто очнувшись. – Я же тебе все уже рассказал…

– Да нет, ты мне так и не сказал, чем дело кончилось.

– Разве? – пожал плечами Петя. – Она ведь покончила с собой. Повесилась или отравилась, я даже не знаю. Но не утопилась, это точно.

И я заставил Петю завершить историю. В третий раз Петя решил ехать к ней без предупреждения, поскольку телефон соседей не отвечал. Он сорвался к ней неожиданно, перепив с сокурсниками пива в баре Жигули . У подъезда он обнаружил милицейскую машину и «скорую помощь». Он поднялся на лифте на ее этаж, дверь квартиры была распахнута, на площадке толпились соседи. Милиционер преградил Пете дорогу. Но обратил внимание на Петино искаженное испугом лицо.

– Вы знали ее?

– Знал, – сказал Петя, стуча зубами. – Что с ней?

– Войдите.