О величии России. Из «Особых тетрадей» императрицы - Екатерина II

И действительно, вскоре появилось много новых журналов – «детей» и «внуков» «Всякой Всячины»; некоторые из них очень быстро взрослели и… обрушивались (чаще прибегая к эзопову языку, но порой обходясь без оного) на недостатки и пороки российской действительности, на охранительскую позицию правительственного журнала. «Бабушка» расстраивалась, спорила и уже начинала сердиться, особенно на Н. И. Новикова, чьи выпады отличались поразительной смелостью.

Екатерина была явно раздосадована, никак не ожидая такого эффекта. Она предвидела рождение «уродов», но все же рассчитывала найти среди облагодетельствованных ею литераторов и журналистов больше единомышленников и союзников, чем критиков. Императрице казалось, что поддержка правительственного курса ей обеспечена, но она переоценила свое влияние на российские умы. Так получилось, что Екатерина как бы выявила недовольных, хотя и не ставила это себе целью.

Императрица не готова была к диалогу с настоящей оппозицией, критику общего характера считала своей прерогативой; когда же подобные замечания попали в печать, она расценила это как явление вредное, подрывающее державные устои.

Екатерина попыталась вступить в журнальную полемику с оппозиционерами, и это уже была игра в кошки-мышки. Если вольнодумцы публично не признавали свои «ошибки», на страницах собственных изданий, последние, чаще всего, закрывались. Так прекратил свое существование первый сатирический журнал Новикова «Трутень», выходивший в 1769–1770 годах с оскорбительными для режима эпиграфами из сумароковских стихотворений: «Они работают, а вы их труд ядите» и «Опасно наставленье строго, где зверства и безумства много».

Недолго продержался в должности ее секретаря великий русский поэт XVIII столетия, осмелившийся «истину царям с улыбкой говорить». Екатерина жаждала понимания и восхищения, вольно или невольно насаждая единомыслие: она же ведь сама знала, как надо, сама видела, что сделано и как много еще предстоит сделать, а критики, как ей казалось, сгущают краски, запугивают тенденциозными рассказами о деспотизме местных властей и помещиков, о повальном взяточничестве чиновников и т. п.

Парадокс состоял в том, что это литературно-журнальное оживление вызвано было умеренно-просветительскими мероприятиями первых лет ее царствования. Пробудилось национальное самосознание, пресса стала формировать общественное мнение, выходя за рамки дозволенного императрицей «свободоязычия».

И в новом правительственном журнале – «Собеседнике любителей российского слова» – Екатерина пыталась остудить пыл своих критиков, одернуть их публично. В 1783 году здесь были напечатаны присланные в редакцию анонимом «Несколько вопросов, могущих возбудить в умных и честных людях особливое внимание», причем напечатаны с ответами императрицы (разумеется без подписи).

Екатерина полагала, что отвечает одному из вождей великосветской фронды – И. И. Шувалову, а между тем имела дело с одним из первых российских просветителей-радикалов, писателем-сатириком Денисом Ивановичем Фонвизиным. Сам факт этой публикации (шутка ли: Екатерина – соавтор Фонвизина!) свидетельствовал об огромных переменах в стране. В отличие от Екатерины, писатель знал, кому он задает свои вопросы, а потому сопроводил их словами о том, что единственная его цель – извлечь «со дна истину, столь возлюбленную монархине нашей». Приведем фрагмент этой необыкновенной публикации.

«[Фонвизин.] Имея монархиню – честного человека, что бы мешало взять всеобщим правилом: удостаиваться ее милостей одними честными делами, а не отваживаться проискивать их обманом и коварством?

[Екатерина II.] Для того, что везде, во всякой земле и во всякое время род человеческий совершенным не родится.

[Фонвизин.] Отчего в прежние времена шуты, шпыни и балагуры чинов не имели, а ныне имеют, и весьма большие?

[Екатерина II.] Сей вопрос родился от свободоязычия, которого предки наши не имели (поскольку не были просвещенными. – И. Л.); буде же бы имели, то нашли бы на нынешнего одного [шута] десять прежде бывших.

[Фонвизин.] Отчего в Европе весьма ограниченный человек в состоянии написать письмо вразумительное и отчего у нас часто преострые люди пишут так бестолково?

[Екатерина II.] Оттого, что тамо, учась слогу, одинако пишут: у нас же всяк мысли свои не учась на бумагу кладет.

[Фонвизин]. В чем состоит наш национальный характер?

[Екатерина II.] В остром и скором понятии всего, в образцовом послушании и в корени всех добродетелей, от Творца человеку данных».

В своих ответах императрица почти не скрывала державного гнева: в них слышится угроза. Отвечать ей явно неприятно, но все-таки она признает, что далеко не все в порядке здесь, в России, если обманщики и шуты удостоены больших чинов и прочих ее милостей. Такие откровения для Екатерины крайне редки, а вот ее представления о русском национальном характере гораздо полнее изложены в «Антидоте» – самом крупном публицистическом произведении императрицы, напечатанном на французском языке в Петербурге (без указания места издания) в 1770 году.

«Антидот» полемически направлен против книги Ж. Шаппа д’Отроша «Путешествие в Сибирь» (1768) и по сути является первым в России пространным изложением доктрины официального патриотизма. Екатерина поднимает вопрос о национальной самобытности русского народа, опровергает суждения о природной его порочности, грубости и невежестве, рассказывает о России XVIII столетия, приобщающейся к европейскому просвещению и уже выдвинувшей своих выдающихся ученых и литераторов, среди которых называет Ломоносова.

При этом последовательно отклоняются обвинения французского автора, пишущего о жестокости и лихоимстве представителей власти, бедственном положении простого народа.

Таких же «оборонительно-наступательных» публикаций ожидала Екатерина от российских литераторов, и многие из них оправдали ее ожидания. Но, по крайней мере, до конца 1780-х императрица не преследовала инакомыслящих.

Уже в 1760-е годы в России было издано книг в пять раз больше, чем в последнее елисаветинское десятилетие; в начале 1770-х появились первые крупные частные типографии. Одно из самых замечательных событий этой эпохи – Указ о вольных типографиях, которые с 1783 года можно было заводить частным лицам, уже не спрашивая разрешения у правительства, лишь извещая о том Управу благочиния (полицию).

Екатерина не только покровительствовала деятелям науки и искусства, но и сама относилась к их числу, хотя и отрицала наличие у себя большого «творческого ума». Действительно, она не была среди первых ученых и литераторов своего времени: тогда гремели имена Ломоносова, Крашенинникова и Палласа, Сумарокова, Фонвизина и Хераскова, Новикова и Державина. Трезво оценивая свои силы и не претендуя на первенство, императрица печатала собственные научные и художественные сочинения анонимно.

Она говорила, что могла бы поставить свою подпись, но только под таким произведением, которое по своим достоинствам соответствовало бы ее особому положению – первого лица в государстве. Однако для читающей российской публики ее авторство не оставалось тайной за семью печатями.