Лицо в кадре - Николай Сергеевич Оганесов

разыгрывала волнение, хотя и вполне удачно. Скаргину даже показалось, что краем глаза она старается уловить его реакцию. — Я тысячу раз предлагала ему отдельную комнату. Он мог жить здесь или в спальне. Не верите? Так у меня свидетели есть, они подтвердят. Просила, уговаривала даже. Что, вы думаете, он отвечал мне?

— Что же?

— А то! «Ты мне не дочь. Я тебе не отец. Пусть люди видят, как ты надо мной издеваешься. Знать тебя не желаю. Оставь меня в покое». Вот и все, что я от него слышала.

Это было уже нападение.

— Неужели так и говорил?

— Представьте себе. Слово в слово.

— И он жил в сарае, — повторил Скаргин, как бы рассуждая вслух.

Обухова резко обернулась:

— Вы что, стыдить меня пришли?! Если так, то лучше уходите. Немедленно уходите! Вас сюда прислали делом заниматься, а не оценки по поведению выставлять! Вышла я из того возраста, понятно?! — Елена Евгеньевна встряхнула головой. — Со стороны все простым кажется!

Она села в кресло и стала раздраженно листать журнал.

Свет упал на ее лицо сбоку, отчего волнистые волосы загорелись нимбом. И снова Скаргин вернулся к мысли, что Обухова тщательно продумала место каждой вещи в доме, расставила все так, что заранее знала, как будет выглядеть в любой точке комнаты в зависимости от времени дня, фона, освещения и даже от того, кто на нее смотрит в данный момент. Здесь были какие-то свои, особые секреты, закономерности, догадаться о наличии которых, может быть, нетрудно, но познать в полной мере, пожалуй, невозможно.

— Хорошо, Елена Евгеньевна, — сказал Скаргин. — Я, наверно, действительно пойду. А когда вы успокоитесь, мы еще раз встретимся. В другой раз. Договорились? — Он встал, намереваясь идти к выходу.

— В другой раз, в другой раз! — Теперь она не позировала, голос выдал непритворное волнение. — В другой раз будет то же самое. Как вы, взрослый человек, не можете понять мое состояние!? Неужели вы думаете, я не догадываюсь, что наши отношения с отцом со стороны кажутся безобразными, а моя роль… — Елена Евгеньевна не договорила, вытащила из пачки сигарету, быстро прикурила от никелированной зажигалки и, не затягиваясь, выдохнула струйку дыма. — Нет уж, пришли, так спрашивайте. Только не ставьте мне оценок! Есть у меня родственница — тоже оценки ставила, а сама мою дочь к себе переманула.

Сделав несколько затяжек, она успокоилась и стала говорить ровнее. Только сигарета еще вздрагивала в ее пальцах.

— Вас шокирует, что мой отец жил в двух шагах, а я ничем не помогала ему, да? В таком случае поинтересуйтесь лучше, хотел он моей помощи или нет. Знаете, что он был за человек? Каким он был — знаете?

— Собственно, надеялся узнать от вас. За этим и пришел.

— За этим? — Она опустила руку на подлокотник, осмотрела свои пальцы и, удостоверившись, что они выглядят достаточно эффектно, перевела взгляд на Скаргина. — Что ж, я расскажу, было бы желание…

Она оглядела его с головы до ног. Среднего роста, в меру полный, он принадлежал к той категории мужчин, чьи лица не запоминаются с первого раза, но тот, кто всматривался в его лицо, замечал внимательное, чуть ироничное выражение глаз, невозмутимый, с хитринкой взгляд, чистый широкий лоб, и оказывалось, что это лицо человека, располагающего к откровенности, обещающего внимание и сочувствие.

— Хорошо, я расскажу, — повторила Елена Евгеньевна и продолжала подчеркнуто доверительным тоном: — Он был вздорным, глупым стариком. Грех, конечно, говорить такое о покойнике, а тем более об отце, но мы с вами взрослые люди и великолепно можем понять друг друга. Он был попросту сумасшедшим. Жалкий, слепой старик, не сделавший ничего хорошего ни для близких, ни для чужих, ни даже для родной дочери. — Обухова наклонилась и подняла с пола невидимую соринку. — Слышали бы вы, какими словами он меня называл! Спрашивается, за что? Разве я не живой человек? Я женщина! У меня своя жизнь, свои проблемы, это же естественно, не все ж о других думать. Кому не хочется нормальной, спокойной жизни? Вам не хочется? Надоели скандалы, нервотрепки. Счастья хочется немного. А где оно, счастье? Сколько мне той жизни осталось, сколько отмерено? Бабий век, сами знаете, короток, а старость — вот она, подберется, и не заметишь… — Елена Евгеньевна бросила короткий взгляд в зеркало и загадочно улыбнулась. — Порядочные мужчины перевелись, — неожиданно сказала она. — Их нет. Исчезли. Вот все, что от них остается. — Она махнула сигаретой в сторону штурвала и беззлобно добавила: — Я ведь не святая и святош не люблю. Был тут у меня один — с работы каждый день встречал, квартиру в порядок привел, оформил по каталогу импортному, а потом ушел в магазин за подсолнечным маслом и не вернулся. Художник! — Обухова в очередной раз посмотрела на себя в зеркало, вздохнула. — А время-то идет, летит времечко… Через пять лет на меня и смотреть никто не будет. Что мне, деньги взамен останутся? Экономить, собирать по грошам? Да я лучше их сейчас на себя потрачу. Жизнь — она короткая. Один мой знакомый, знаете, как говорил? Жизнь надо прожить хорошо одетым. Неглупо, по-моему… А отец экономил. Вся пенсия до последней копеечки на книжку шла. Для чего — спросите. Чтоб гроб покрепче или могилу поглубже? А? На вторую жизнь он копил, думал, на этом свете одни дураки кругом, а эти дураки, между прочим, умеют устраиваться, при жизни себе райские условия создают. Да с его бы средствами…

Обухова встала, прошлась по комнате, остановилась у проигрывателя и несколько раз щелкнула выключателем. На хромированной панели замигал малиновый глазок.

Непонятно было, раскаивается она в своей излишней откровенности, задумалась или пытается взять себя в руки. Ясно было только, что настроение ее внезапно изменилось. Скаргин чувствовал, что эту перемену нужно использовать, но как это сделать не знал.

— Старый человек, Елена Евгеньевна, — сказал он, — что малое дитя. У них свои слабости.

— Хорошенькое дитя, только больно кусалось, — откликнулась Обухова между двумя затяжками.

— В любом человеке — свои минусы, свои плюсы.

— Он был сплошной минус.

С сигареты сорвался столбик пепла. Обухова попыталась перехватить его, но он рассыпался по пушистому ковру. Елена Евгеньевна огорченно цокнула языком и стала собирать пепел в горстку, потом