Лицо в кадре - Николай Сергеевич Оганесов

Он снова постучал. Краешек портьеры колыхнулся, и в образовавшейся щели появилось женское лицо.

— Вам кого? — Слов слышно не было. Скаргин угадал вопрос по движению губ.

— Обухову Елену Евгеньевну, — почти прокричал он в стекло.

Лицо исчезло. Скаргин услышал, как из прорези вынимают цепочку, открывают замок.

Дверь отворилась. На пороге стояла женщина средних лет. Дневной свет безжалостно высветил ее чрезмерно накрашенное лицо.

— Я — Обухова. Кто вы такой?

Скаргин протянул удостоверение. Женщина глянула на него вроде мельком, но, подняв глаза, прищурилась:

— Скаргин, значит? Владимир Николаевич? Великолепно! Ну, проходите, раз пришли.

Она сделала шаг назад. Щелкнула выключателем.

Лампа под большим оранжевым абажуром осветила комнату, столь насыщенную яркими красками, что у Скаргина зарябило в глазах.

— Нравится? — спросила Обухова, судя по тону, не сомневавшаяся, что это не может не нравиться.

— Сейчас абажуры снова в моде, — не стал разочаровывать ее Скаргин.

— А вы разбираетесь! — оценила Елена Евгеньевна. — Великолепный абажур, старинный! Я купила его всего за пятьдесят рублей. Уникальная вещь!

Старый абажур действительно вписывался в интерьер комнаты-кухни. О том, что эта комната является одновременно и кухней, свидетельствовали только холодильник и газовая плита. Все остальное — стулья, стол, шкафчики, большой мягкий диван, двери и окно — было задрапировано, увешано, закрыто ковриками, плоскими, похожими на блины подушечками, салфетками, полосатыми половичками, скатерками, чехлами. Все это, украшенное зелеными листьями, белым горошком, алыми розами, синими гвоздиками, желтыми ромашками, устилало пол, ползло по стенам, подступало к потолку — настоящая текстильная вакханалия.

— Что ж вы стоите? — спросила Обухова. Это у меня кухня. Проходите в комнату.

В комнате стоял застарелый запах табачного дыма, дезодоранта и одеколона. Этот сложный букет запахов смешивался со слабым запахом воска, которым был натерт паркетный пол, почти полностью закрытый большим, во всю комнату, черно-красным ковром.

Обухова предложила Скаргину сесть, извинилась и вышла в соседнюю комнату, задернув за собой шелковую занавеску.

— Минуточку, — донеслось оттуда. — Вы не скучайте. Поставьте, если хотите, пластинку. Только иголку, смотрите, не сломайте…

Скаргин осмотрелся. Справа от софы, на краешке которой он устроился, в простенке между двумя окнами, стояло глубокое кресло. На подлокотнике лежал журнал мод с элегантно одетыми мальчиком и девочкой на обложке. Рядом, под зеленым колпаком, горела лампа. Над креслом, прямо к стене, был прибит настоящий корабельный штурвал; на его облагороженных лаком спицах застыли тусклые блики электрического света.

Напротив софы стоял сервант. Две его открытые полки были заставлены хрустальной посудой. Хрустальная ваза стояла и на журнальном столике у стены. Здесь же — два низких кресла, длинная подставка из темно-коричневого дерева, на которой поместился телевизор с огромным экраном, проигрыватель и стопка пластинок. Дальний угол комнаты украшал отшлифованный и покрытый лаком двухметровый кусок древесного ствола — тотем с изображением сурового лика неизвестного божка.

В углу, едва различимая в полутьме, стояла пустая бутылка из-под водки.

Послышался шорох, и в комнату, распространяя запах дорогих французских духов, вошла Обухова.

Она успела переодеться. Эффектное темно-синее платье облегало ее тело; волосы, напоминающие цветом старинные медные монеты, были распущены по плечам. Она присела к журнальному столику, закинула ногу на ногу.

Скаргин тщетно старался найти сходство между Обуховой и ее отцом. Ничто в лице Елены Евгеньевны не напоминало отталкивающей внешности Пруса. Странное дело, но сейчас и голубые тени на веках, и щеки, покрытые гримом, и ярко-малиновые блестящие губы, и глаза, подчеркнуто густо подведенные тушью, казались естественными в своем косметическом совершенстве.

«Это освещение», — решил Скаргин.

— Насмотрелись? — улыбнувшись, спросила Обухова. — А теперь говорите, зачем пожаловали?

— Побеседовать, если не возражаете.

— Рассчитываете узнать что-нибудь новое?

— Рассчитываю.

— Напрасно, — сказала Елена Евгеньевна, но объяснить почему — не спешила.

Она мельком посмотрела в зеркало, висевшее сбоку, поправила медно-красный локон, и Скаргин невольно подумал о том, что сидящая перед ним женщина наверняка долго и тщательно подбирала место каждой вещи в этом доме, в том числе и зеркалу.

— Я сама люблю детективы, но все, что могла, уже рассказала раньше, — решила все же пояснить Елена Евгеньевна. — Так что считайте, что вам не повезло. А вот вашему предшественнику… Соловьев, кажется, его фамилия?

— Соловьев, — подтвердил Скаргин.

— Вот. Он великолепно все знает.

Сквозь щель в занавесках в комнату упал луч света. Заблестел телевизионный экран, полированные стенки шкафа, стоящая в нем хрустальная посуда.

— Разрешите? — спросил Скаргин, направляясь к окну.

— Будьте любезны, — машинально ответила Обухова.

По тому, как она произнесла свое «будьте любезны», Скаргин, даже если бы на знал, что Елена Евгеньевна работает продавщицей в комиссионном магазине, мог догадаться об этом — так говорят продавцы-профессионалы, до автоматизма привыкшие быть или казаться вежливыми.

Он отодвинул нейлоновую занавеску, посмотрел вниз и увидел то же, что видел десятью минутами раньше. Мальчика и девочку, словно сошедших с обложки журнала мод, копавшихся в куче песка. Здесь же на веревке полоскалась простыня, забытая хозяйкой, а за столбами, между которыми была протянута веревка, вытянулись в ряд деревянные постройки.

Дверь одного из сараев открылась. На землю стали падать толстые поленья. Следом появился мужчина в телогрейке, с топором в руках.

— В этих постройках, если не ошибаюсь, жил ваш отец? — не оборачиваясь, спросил Скаргин.

— Вы не ошиблись. — Голос Елены Евгеньевны неожиданно раздался у самого уха. Она подошла почти вплотную и тоже смотрела в окно из-за его плеча. От нее пахло духами и губной помадой.

Скаргин повернулся, и локоть его скользнул по груди Обуховой. Женщина открыто и не смущаясь посмотрела ему в глаза, но он выдержал взгляд, и она, усмехнувшись, отошла к журнальному столику.

Бутылки в углу, у деревянного тотема, уже не было — не было ее и в других углах комнаты.

— Хотите меня в краску вогнать? — спросила, поджав губы, Елена Евгеньевна.

Вопрос в какой-то степени был двусмысленным, но Скаргин уже после следующей фразы понял, что Обухову задело его замечание, и она пытается защищаться.

— Да, он жил в сарае! — Елена Евгеньевна не волновалась, она скорей