Эротический потенциал моей жены - Давид Фонкинос

В дверь позвонили.

Жерар вошел и обнаружил того, кто был соискателем почетного звания зятя. И в глазах его тотчас же отразилось изумление. Идея Гектора была и впрямь гениальной. Действительно, ведь это так необычно, когда вас принимает человек с руками за спиной. Просто какой-то мажордом, почтение рождалось само собой. Поза была невероятно трогательной – бюст выпячен, как у оловянного солдатика, а главное, не знаешь, как реагировать на спрятанные за спиной руки. Однако наш Жерар был не из тех, кто теряется от чего-то вызывающего легкое удивление. Он направился к Гектору тяжелой поступью, поступью человека, некогда поднявшегося на верхнюю ступень пьедестала почета велогонки Уарзазате – Касабланка. И опять, как во все важные моменты его жизни, он ощутил дыхание пустыни и сухость в горле; эта встреча таила в себе нечто, уже готовое стать легендой. Брижит и фаршированные томаты хранили молчание. Гектор, руки по-прежнему за спиной, изо всех сил старался не выглядеть окаменевшим; он попытался выдавить улыбку, в итоге вышло что-то вроде дрожания скуловой кости в конце агонии.

И тогда случилось вот что.

У Гектора не было привычки держать руки за спиной. Его никогда не арестовывали полицейские, и он никогда не забавлялся любовными играми с Хозяйкой башни. Поэтому естественно, что, оказавшись сзади, его руки залюбовались открывшейся им новой панорамой и застыли, подтибрив время у возмутительной гегемонии рук спереди. Иными словами, в течение почти двух секунд – целая вечность для подобной ситуации – правая рука Жерара оставалась подвешенной в одиночестве. «Почему же он не подает брату руки?» – встревожилась Брижит. Откуда ей было знать, что Гектор оказался жертвой мщения рук за спиной! Ему удалось подавить эту мстительность неимоверным мозговым усилием, в результате которого правая рука вышла из оцепенения. Однако при этом она метнулась из-за спины с такой поспешностью, что не сумела удержаться на уровне протянутой руки Жерара и устремилась прямо к его носу, в который яростно и врезалась.

Жерар отшатнулся назад, примерно так, как сделает это Пизанская башня через сто пятьдесят два года, четырнадцать дней и двенадцать минут.

В первое мгновение Брижит подумала, что жест Гектора был преднамеренным. Да и мог ли сам Гектор объяснить нечаянность собственного деяния? Можно извинить неловкость руки, сшибающей с полки вазу, но как извинить руку, которая врезается в чужое лицо? Следовало ли ему признаться в грубой анархии движений своих рук? Жерар резко выпрямился, но был слишком потрясен, чтобы реагировать; в глубине души он с почтением отнесся к жесту Гектора. Не сообразив, что случилось просто ужасное недоразумение, он решил, что Гектор – настоящий мужик, у которого в штанах имеется все что надо и который достоин немедленно жениться на его сестрице. Гектор истекал последними каплями пота. Жерар потрогал свое лицо. Нос не был сломан. Лишь показалась нерешительная струйка крови, но то была благородная кровь; свертываемость у Жерара всегда была джентльменская.

За ужином Гектор не стал оспаривать версию Жерара. Последний так и остался убежден в преднамеренности жеста (подобный анализ ситуации создаст для него немало затруднений в последующие месяцы, ибо отныне он станет систематически встречать ударом кулака каждого нового человека, с которым ему доведется познакомиться). Брижит потихоньку объяснила Гектору, что таков уж ее брат – он частенько анализировал события довольно странным и даже нелепым образом. По дороге домой Жерар при свете полной луны прогулялся по набережным. Удар кулаком по переносице настроил его на романтический лад. Он вновь и вновь прокручивал в памяти эту сцену и трепетал от волнения и гордости при мысли, что сестра его выходит замуж за такого крутого парня, как этот Гектор. Полет Гекторовой руки выводил этот вечер в ультраизбранную сферу незабываемых вещей. Их встреча стала вехой в личной жизненной истории Жерара и поместилась там ровнехонько напротив незабвенного пьедестала велогонки Уарзазате – Касабланка.

В ту ночь Гектор попробовал позу «миссионер».

Через посредство Жерара родители Брижит оказались душою и телом на стороне Гектора. Что касается другого лагеря, то там речь шла о чистой формальности, при условии, что Брижит полюбит материнский суп. Гектор мечтал увидеть в родительских глазах то, что он именовал «сентиментальным одобрением». Он желал, чтобы его воспринимали как будущего отца семейства, как человека, способного организовать достойный летний отпуск с учетом вкусов каждого. Гектор трепетал, впервые он являлся к родителям с девушкой. Он надеялся, что сие великое новшество заставит заблистать родительские взоры, пустит под откос повседневную рутину их вялой привязанности. Если прежде мечтой его было, чтобы отец увидел в нем мужчину, то сейчас он хотел, чтобы отец на него просто посмотрел. Накануне он позвонил. Мать испугалась, что он звонит предупредить, что не придет, ведь он никогда прежде не звонил накануне, еженедельный визит был столь же незыблем, как то, что за вторником следует среда. «Мама, завтра я приду не один… Я буду с подругой…» Эта фраза сопровождалась эхом, вызванным межзвездным изумлением. Казалось, тысячи мужчин и женщин внезапно обосновались в родительской гостиной. У Бернара звенело в ушах: «Ты представляешь, он придет не один…» В воображении Мирей Брижит предстала словно графиня, коронованная в одной из необычных, потому что слишком жарких, стран; она была одновременно всем и ничем. Тотчас возникла кухонная тоска: который из супов варить? Рутина шла под откос; хуже того: рутина превратилась в самолет, который несся под откос с облаков. Мирей покрылась испариной. А главное, отцу нечего было торчать в кухне, он мешал, и раздражение резко возрастало, он мешал всегда, ей вообще не следовало выходить за него замуж, за этого никчемного типа! И тогда отец Гектора, совершенно не обижаясь, добрая душа, старался ее утешить, ободрить: «да нет же, твой суп будет просто божественным, не волнуйся», и она, вся в слезах, надеялась: «Правда? Ты правда думаешь, ей понравится мой суп?»

На другой вечер

Брижит изобразила несколько улыбок подряд. И по этим улыбкам было ясно заранее, что суп ей понравится. Все остальное было уже словно из расхожих романов. С ложными темами для разговора управились мигом, в ритме сталинских напольных часов. Теперь оставалось сесть за стол и хлебать. Это было великолепно, божественно, волшебно, потрясающе; Брижит попросила добавки; Мирей, сдерживая несколько слезинок, задавалась вопросом: кто же эта девушка, это воплощенное совершенство? После ужина, то есть через двенадцать минут после прихода молодых, беседа разделилась: женщины с одной стороны, мужчины – с другой. Как в старые добрые времена, тик-так. Гектор завел малозначительный разговор на малозначительную тему – о жизни. Отец спрашивал о его намерениях вообще и насчет этой девушки в частности. Гектор прослезился, извиним его, то был первый в его жизни столь серьезный разговор с собственным родителем. Со своей стороны, Брижит записывала рецепты супов, так что Мирей готова была покончить с собой от счастья.

Гектор никогда не видел своих родителей такими. Не то что сентиментальное одобрение – он воспринял даже то подрагивание радужной оболочки, о котором мечтал на протяжении всего своего детства. Ему показалось, что наконец-то он обрел нечто вроде нормальной семьи. Счастливые родители со счастливыми детьми. И воскресные обеды перед телевизором. И, как это ни глупо, свадьбы. У Эрнеста уже была жена, которой он наверняка изменял с брюнеткой из отдела социальных тяжб, но на семейных фотографиях это не было заметно. Так создавалась красивая видимость. Если когда-нибудь они станут знаменитыми, папарацци просто сдохнут с тоски от такого счастья. Тут вам и лучший друг, и шурин, ценящий удары кулаком по собственной физиономии. Оставалось только назначить день, и день был назначен: четырнадцатое июня. День свадьбы для достойного завершения этого Фестиваля Розовой Воды. Слава богу, всякое счастье съезжает на обочину, стоит только подождать. В ночи Брижит с Гектором двинулись именно в этом направлении. В направлении, куда счастье отправляется налегке.