Зачем мы вернулись, братишка? - Алескендер Рамазанов

Итог выплаты интернационального долга? Господи, ведь так и узаконят совершенно издевательское определение – «воин-интернационалист»! Но и «афганец» не лучше. Это уж точно в кавычки брать придется… Впрочем, истинное величие Родины в том, что дерьмо вождей отмывается кровью патриотов. Как там у Маяковского: «Отечество славлю, которое есть…» Сказал и застрелился, наверное, от любви. И не так уж много, по родным меркам, тридцать тысяч убитыми и калеками за десять лет. Афганцы? А кто их считал? Нет, конечно, когда-то предъявят и кишлаки раздолбанные, и могилки безымянные. Армяне сколько лет туркам не прощают. И не простят. А турки – курдам. О своих лучше молчать! Вон, в Киеве памятную доску Шамилю повесили. Толковый был мужик, с русскими колонизаторами боролся. Это потому, что Бандеру пока нельзя увековечить. Так и живем…

Мысли «незрелые», бесплодные, паскудные, непечатные… Аллахвердиев потянулся к тумбочке. Горькую пилюлю следовало немедленно запить. Клин – клином. Водка – лекарство, но только от страха. Даже от простуды не лечит. Настоящие алкаши – жертвы страха. Это было, прибывал офицер в Афган и начинал жрать с утра до ночи. А какой с пьяного спрос? Солдату тяжелее приходилось. Кто ж ему столько водки даст?

Акбар налил четверть стакана, потом, после секундного раздумья, добавил пару «булек», полстакана – два глотка, но выпить не успел. В дверь сильно толкнулись, и послышался хриплый баритон: «Акбар! Эй, комсомолец на пенсии, открывай. У меня руки заняты. Акбар, ты здесь?»

Аллахвердиев, едва не опрокинув посуду, метнулся к выходу. «Джума, Мишка! Ты?» Вот это подарок! На пороге, обхватив двумя руками пузатый пакет, стоял Мишка Джума. Он же капитан Горшенев Михаил Андреевич…

Судьба свела их в декабре 1987-го в Миянхейле, у Черных гор. Аллахвердиев в очередной раз уточнял, кто виноват в обстреле очередного автобуса с мирными жителями: советский вертолет, засадивший в крышу парочку НУРСов, водитель автобуса, испугавшийся «шайтан-арбы», или злые душманы – враги политики национального примирения? Последние стоили дороже, но были предпочтительнее, поскольку пять трупов и десяток раненых афганцы доставили в столичную больницу вскоре после атаки. Да еще своих «двухсотых» выложили на ступеньках приемного покоя. Это вам не бумажно-рупорная армейская спецпропаганда! Случай, конечно, был не самый тяжелый. Главное – все на виду. И без попыток уйти от афганского «бадал-хистал», виры – платы за кровь, за урон и обиду. Вот этого пуштуны не любили и считали куда большим грехом, нежели убийство. Тяжелее было, когда «охотники за караванами» шарахнули по легковушке с женщинами и детишками. Почему удирал водитель? Смерть – от Аллаха, а вот угроза надругательства – это страшнее. И думали «охотники», стоя над убитой женщиной и умирающим водителем, над чем? А куда девать оставшихся в живых старуху и мать с двумя малышами? Значит, была мысль уже? Командир «охотников» связался с командиром части, а тому пленные были «не нужны». Так и сказал. Естественно, прикопали. Но неглубоко. Стрелять-то легче. Афганцы же (отсталый народ!) своих мертвых, по обычаю, хоронят сами, а потому детско-женскую «захоронку» разрыли и суровый счет выставили. Тогда на краю этой пологой ямки Аллахвердиев не смог ответить на вопрос старика-пуштуна, родственника убитых: «Зачем их положили лицом вниз? Это грех». Потом ответил сам себе: «Боялись. И в затылок стреляли – боялись». Страх – отец жестокости.

Чем кончилось? О, редкий случай. Не одного только солдатика-исполнителя судили, а еще и командира части, который буркнул по рации, что ему пленные ни к чему. Командира амнистировали прямо в зале суда. Во имя сорокалетия Победы советского народа в Великой Отечественной войне. Солдатик отсидел свое, по году за некрещеную душу.

Горшенев с отделением разведчиков тоже решал часть миротворческой задачи, наглядно доказывая, что упомянутый «хейль» – место бандитское. «Рексы» быстро нашли в окрестностях кишлака парочку схронов с патронами 7,62 мм и выловили четверых очень уж гладких с виду дехкан. У одного был на спине большой синяк. Ну и что же, что не на плече? Не стрелял из базуки, так мины таскал. Нечего по оврагам прятаться. Дальше пусть ХАД, афганская безопасность, разбирается. Душман, он и в Африке – душман! А ЧК и в Афгане ЧК. Жалко, конечно, скорее всего – от призыва в доблестные ВС ДРА скрывались.

У нищенского дукана на окраине кишлака Аллахвердиев поджидал переговорщика с новыми сведениями о размере и ассортименте «выкупа за кровь». Керосин, рис, масло, мука, сахар. Лишь бы не деньги и оружие! Это не поощрялось. Первых, как всегда, у командования не было, а со вторыми и так понятно.

Шумел примус в недрах ржавого контейнера, страдал магнитофонный Ахмад Заир по причине безумной любви. Офицер, вполне рязанского обличья, в зеленой ватной куртке, прикрыв глаза, тянул жиденький чай из щербатой пиалы. Студеный воздух, пыль, керосиновый чад, шершавые, кривые деревца. Вся эта черно-серая гамма бытия вызвала наплыв тошноты. Офицер, не открывая глаз, протянул пиалу дукандору за новой порцией чая и на отличном фарси сказал: «Уважаемый, разве в этой стране нет других песен? Мне и без того грустно».

Акбар заинтересовался – славяне, так владеющие персидским языком, были на счету в сороковой армии. Да что в армии! В округе основную массу переводчиков составляли таджики и узбеки. Фарси (таджикский) они знали, бесспорно, но вот с русским у них была большая беда!

– Болтают, что он погиб из-за дочери Амина, – присел рядом Аллахвердиев.

– Хорошие люди долго не живут! Настоящий герой – мертвый герой, – засмеялся офицер.

Детдомовец, усыновленный в Душанбе семьей профессора иранской филологии, Горшенев мог бы сделать великолепную карьеру востоковеда, но всему предпочел военное училище в Ташкенте. Наверное, сказались гены неведомых ему, кровных, родителей.

Вот какой напарник нужен был Аллахвердиеву. Одно дело, когда с гордым пуштуном или родовитым таджиком разговаривает узбек из Иттихаде шурави или тот же «неверный таджик», и совсем иное, если твоим языком, как родным, владеет человек Писания, христианин. Если первые – сущие кафиры, то до второго Ислам, в своем победном шествии, просто пока не дошел.

По возвращении в Дар-ул-Аман Акбар «сдал» Горшенева по полной программе, и в нескольких спецпропагандистских вояжах они работали вместе. Михаил понимал Восток. «Здесь все настоящее: любовь, ненависть, вода, хлеб и воздух. Они даже в Бога не так верят, как мы. Он у них есть – и все, точка! И смотри как: Создатель миров. Вот тебе и эксклюзия Земли и твердь небесная. Это же астрофизика – Создатель миров!» Потом Михаилом заинтересовались более серьезные люди. Последний раз они виделись в августе 1988 года, когда Михаил улетал с советниками в Джелалабад, к этому времени «освобожденный» от воинов-интернационалистов. Да только ли этот банановый форпост весело распрощался с ограниченным контингентом! За три месяца сороковая армия «похудела» втрое. Уходили, оставляя львиную долю военного имущества в виде безвозмездной помощи. Мировая, российская и советская история не знали такого щедрого вывода войск! К сентябрю 1988 года в Афганистане оставалось около пятидесяти тысяч солдат и офицеров в шести провинциях.