Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС - Леон Дегрелль

Но снег был ничто по сравнению с жестокой снежной бурей. Она выла, по-кошачьи стонала длинными завываниями, бросая в нас тысячи маленьких острых стрел, как струя камней, разрывающих нас.

Наконец-то мы получили шерстяные шлемы и перчатки из очень тонкого трико, которые почти не защищали нас. Но у нас по-прежнему не было ни меховой одежды, ни валенок.

У того, кто снимал перчатки, сразу леденели пальцы. Мы натягивали свои шерстяные шлемы до самого носа: наше дыхание сквозь них превращалось в толстые ледышки на уровне льда, в длинные белые усы на бровях. Даже наши слезы леденели, превращаясь в крупные жемчужины, болезненно сковывавшие веки. С большим трудом мы размыкали их. В любой момент чей-то нос или щека становились бледно-желтыми, как кожа барабана. Чтобы избежать обморожения, надо было растирать кожу снегом. Часто это было слишком поздно.

* * *

Эти снежные круговерти давали очевидное преимущество ударным советским частям. Русские были привычны к такому невероятному климату. Им помогали их лыжи, их собаки, сани и быстрые кони. Они были одеты так, чтобы сопротивляться холодам, в подбитые ватой телогрейки, в валенках, не вязших в снегу, сухом, как кристальная пыль. Они неизбежно должны были воспользоваться муками тысяч европейских солдат, брошенных смелым ударом в эти степи, в этот холодный ветер, в этот мороз без соответствующей тренировки, снаряжения и обмундирования.

Они просачивались повсюду. Их шпионы, переодетые в гражданскую одежду, проникали сквозь наши посты, добирались до рабочих поселков, находили там пособников. Большинство крестьянского населения ничего не знало о коммунизме, кроме его бесчинств и репрессий; но в промышленных центрах советская пропаганда достигала цели среди молодых рабочих. Это к ним обращались шпионы Красной армии, смелые и идейные комиссары-смутьяны.

Однажды мне в составе расстрельного взвода пришлось расстреливать двоих из таких шпионов, чьих признаний перед военным судом было для этого вполне достаточно.

Когда мы вышли в открытую степь, мы построились. Оба приговоренных, держа руки в карманах, не сказали ни слова. Наш залп повалили их. Какое-то необычное мгновение тишины, в которой дрожало эхо расстрела. Один из этих коммунистов дернулся, как бы желая собрать последние остатки сил. Он вынул правую руку из кармана, выбросил ее вверх со сжатым кулаком над снегом. И мы услышали его крик, последний крик, он крикнул по-немецки, чтобы его поняли: «Хайль Сталин!»

Сжатый кулак упал рядом с другим трупом. У этих людей тоже были свои идейные борцы, идеалисты…

* * *

Обычно же осужденные на смертную казнь русские принимали свою участь с фанатично тупым видом, опустив руки.

Немцы, чтобы не беспокоить солдат и чтобы воздействовать на психику людей, стали вешать схваченных шпионов. Осужденные русские подходили разбитым шагом, с пустыми взглядами, потом они влезали на стул, поставленный на стол. Они ждали так, не прося ничего, не сопротивляясь. Над ними висела веревка, которую им надевали на шею петлей. Это было так… Так все было… Они не сопротивлялись. Удар ногой, выбивавший стул, завершал трагедию.

Однажды немцы за один раз должны были привести в исполнение смертный приговор пятерым осужденным. У одного из повешенных разорвалась веревка, и он рухнул на землю. Он поднялся, не говоря ни слова, сам поставил опять стул на стол, встал на него и совершенно невозмутимо ждал, пока ему наденут на шею другую веревку.

В глубине этих сердец был какой-то восточный фанатизм, детская невинность, беспомощность, а также долгая привычка получать удары и страдать. Они не противились смерти, не протестовали, они не пытались объясниться. Они принимали как должное свой конец, как приняли и все остальное: мрачную избу, кнут помещиков и рабство коммунизма…

* * *

Вторые две недели января 1942 года были намного беспокойнее. Многие части меняли дислокацию. Советские самолеты атаковали нас три-четыре раза в день.

Мы еще не знали, что произошло.

Отборные советские части, подтянутые из Сибири, перешли по льду Донец на севере «нашего» промышленного района. Они обошли оборонительные линии немцев и достигли важнейших железнодорожных магистралей, в частности Киев — Полтава — Славянск. Они захватили крупные склады боеприпасов и откатились к западу. Русским и сибирякам удалось совершить глубокий прорыв в направлении Днепра. Они грозили отрезать всю Южную группировку, они уже перешли реку Самару.

Казачьи разъезды доходили даже до самого Днепропетровска, до которого оставалось лишь двенадцать километров.

Немецкое командование спешно собрало необходимые силы для контрнаступления. Контрнаступление, в то время как термометр показывал тридцать пять — сорок градусов ниже нуля.

Мы почти не догадывались о том, что нас ожидало, когда срочный приказ поднял нас по тревоге. В ту же ночь мы снялись с места. В четыре часа утра мы уже шагали за нашими фургонами посреди прекрасной степи, которую, ослепляя нас, заметал снег.

Мы ничего не знали о направлении нашего движения. И тем не менее приближался час крови и славы.

Это было, если мне не изменяет память, 26 января 1942 года.

Мы не знали точно, на какую глубину прорвались сибирские части, скользя на своих собачьих нартах, и казаки на невысоких быстрых конях, очень выносливых.

Враг должен быть где-то близко. Это все, что мы смогли узнать. Впрочем, мы, простые пехотинцы, знали мало. Мы даже наивно думали, что отступаем. Я, как простой солдат, ничего не знал больше своих товарищей, моя жизнь была в точности жизнью моей части, и я не имел никакого контакта с высшим руководством.

Нашей задачей, которую мы знали, был опять населенный пункт Гришино, расположенный в шестидесяти километрах к северо-западу от Щербиновки. Несомненно, в течение всего перехода мы вплотную подходили к вражеским порядкам. На первом этапе марша у нас был приказ воспользоваться неиспользуемыми обходными путями, позволявшими срезать расстояние.

Нам потребовалось четыре часа, чтобы выступить в снежной буре. Мы не видели ничего дальше десяти шагов перед собой. Когда мы вышли на открытую местность, степь обступила нас со всех сторон.

Дорога поднималась и опускалась по невысоким и крутым холмам. Мы тащили с собой штальвагены — стальные повозки, весившие более тысячи килограммов, замечательные средства перевозки для мощеных или асфальтированных дорог Европы, но абсолютно не подходящие к условиям снегов и льдов степи. Русские крестьяне используют только деревянные сани и телеги, легкие, с тонкими и очень высокими колесами.

Наши огромные катафалки неслись с сумасшедшей скоростью на спусках, несмотря на тормоза. Лошади падали, кувыркались в снегу, повозки опрокидывались. На подъемах же нам надо было толкать их по двадцать человек каждую. Через несколько часов многие такие фургоны увязли или застряли в снежных ямах на крутых подъемах.

Наш этап был длиной всего лишь в двенадцать километров. Между тем, нам потребовалось пробираться целую ночь. Только к шести часам вечера следующего дня мы смогли доставить все снаряжение и боеприпасы.