Смерть на Параде Победы - Андрей Кузнецов

С Верки Алтунин и начал. Явился прямо домой, к большому Веркиному неудовольствию («Компроментируешь, начальник», сказала Верка, исковеркав трудное слово), подробно расспросил, можно сказать, — всю душу вытряс, но ничего интересного не узнал. Из пришлых, обретающихся на местных малинах, Верка назвала двух приехавших из Ульяновска сестер-татарок, активно скупавших краденые часы, золотые и обычные, а также однорукого вора Ахмеда из города Дербента, который приехал в Москву по каким-то непонятным делам.

— Не то он долг с кого-то получает, не то с кого-то спросить хочет, — Верка равнодушно пожала костлявыми плечами и еще плотнее закуталась в длинную, с кистями, вязаную шаль. — Но он один приехал, никакой кодлы при нем нет. И старый он уже, лет шестьдесят, не меньше…

Возраст — это не показатель. На фронте Алтунин пару раз задерживал сильно пожилых шпионов. Опять же, некоторые намеренно могут стариться, в целях маскировки. И отсутствие конечностей не является помехой как для выполнения шпионско-диверсионных заданий, так и для нападения на инкассаторов. Алтунин взял однорукого на заметку и на всякий случай спросил у Верки, не видела ли она Ахмеда в прошлые пятницу и субботу.

— Видела, как вас вижу, товарищ капитан, даже еще ближе, — улыбнулась Верка, плотоядно ощерив желтые от табака зубы. — Они ко мне в пятницу вечером с Тимохой-Плотником пришли, потом Тимоха ушел, а Ахмед ночевать остался. За-а-амучил совсем, только на рассвете уснули.

— Вместе спали? — бесстыдно, по работе ведь, спросил Алтунин.

— Вместе! — тряхнула кудряшками Верка. — До половины восьмого, пока соседи дверями хлопать не начали.

Алтунин пока что отодвинул однорукого Ахмеда на задний план. Верка вроде бы не врала, незачем ей врать, да и проверить легко, стоит только опросить соседей и карманника Тимофея Кутьина по прозвищу Плотник.

Елизавета Васильевна, как обычно, начала с жалоб на непутевого сына, которому алтунинская снисходительность впрок не пошла. Вместо того чтобы взяться за ум, Вася продолжал воровать и сейчас мотал семерик где-то под Омском. Алтунин терпеливо выслушал старуху, зная по опыту, что Васильевна пока не выговорится, дельного не скажет, но только зря потратил время, потому что ничего дельного она ему не сказала. А могла бы, потому что работала санитаркой в приемном покое девятого роддома на Второй Ямской. Весь день на людях, да к тому же характер общительный и ум приметливый — кладезь информации, да и только.

Моисеич с утра пораньше успел где-то «остограммиться», погрузился в воспоминания о былых временах, да и увяз там. Вспоминал арестованного десять лет назад медвежатника Ваню Першина, банду Клюквина, прославившуюся дерзким ограблением мехового комбината в подмосковном Ростокине, вора и убийцу Федю-Половника, расстрелянного в сорок первом году, и многих других. Вспоминая, Моисеич качал головой, ронял слезу (глаза у него слезились постоянно) и приговаривал: «Эх, были люди… Какие были люди…». Алтунин, по понятным причинам этого сожаления не разделяющий, плюнул в сердцах на грязный пол моисеичевой каморки и ушел, несолоно хлебавши, в магазин к Зинаиде. Та сообщила, что к ней в последнее время заходят отоваривать карточки два незнакомых мужика, причем заходят регулярно, через два дня на третий. То есть, заходит один, а другой ждет у входа, папиросу курит.

— Блондинчик симпатичный такой, на артиста Кадочникова похож, — тараторила Зинаида вежливый, только заикается слегка…

Один заходит, другой у входа страхует — явная бандитская или шпионско-диверсантская повадка. А блондин, небось, заикается, чтобы акцент скрыть. Или умышленно себе особую примету создает. Все кинутся искать блондина-заику, а на говорящего без запинки шатена внимания не обратят. Старая уловка… Смущали только карточки, потому что не положено немецким агентам, да еще и таким, которые инкассаторов грабят, связываться с карточками. На карточках спалиться — раз плюнуть. Они то и дело меняются, отоваривают их обычно свои, знакомые продавцам, люди, и каждый чужак с карточками заведомо настораживает — уж не с фальшивыми ли, купленными на Тишинке, он приперся? Нет, вражеским агентам положено на рынке харчи покупать, так спокойнее… Хотя, кто их знает, сукиных детей. Может, у них деньги закончились, а новых уже никто не подкинет, со связным не пошлет, вот они и грабить-воровать начали да карточки краденые отоваривать. А что им еще остается делать? Набрать добра да лечь на дно…

Алтунин побывал в девятнадцатом райотделе, долго искал на территории сначала одного участкового, затем второго, но в итоге выяснил, что заикающийся блондин и его нелюдимый спутник не диверсанты, а демобилизованные фронтовики из бригады, производящей ремонтные работы в двести тридцать седьмой школе. Во время войны учеников раскидали по другим школам, а здесь устроили госпиталь. В апреле этого года госпиталь ликвидировали и начали приводить школу в порядок. К огромному недовольству строгой пожилой директрисы, Алтунин оторвал от работы обоих и повел в магазин к Зинаиде. Та опознала обоих и игриво поинтересовалась у нелюдимого: «А чего вы в магазин никогда не заходите?». Услышав в ответ: «А чего к вам заходить?», поджала сочные губы и снова начала строить глазки Алтунину. Так вот день и прошел в пустой беготне. Выругавшись про себя, Алтунин поехал на Петровку, где сразу же был перехвачен Левковичем.

— Бегаем? — с показным равнодушием поинтересовался Левкович.

— Волка ноги кормят, — в тон ему ответил Алтунин и коварно закинул крючок: — Фима, а ты сегодня дежуришь?

— Нет, — ответил Левкович. — Послезавтра мне на сутки. А на сегодня я уже все закончил, уходить собирался, да вот тебя увидел…

«Врешь», — отметил в уме Алтунин. Просто так, без дела, мог слоняться по коридору Управления кто-то из оперов, хотя никто не слонялся, потому что у всех всегда были дела. Кто-то из оперов, но не эксперт. Лаборатории научно-технического отдела находились в отдельно стоящем двухэтажном здании. Эксперт, желая перекинуться словечком с коллегой, мог заглянуть в соседнюю лабораторию, но в «большом» здании ему без причины не оказаться.

— Вот и я скоро освобожусь! — деланно оживился Алтунин. — Отдохнуть немного хочется. Давай это, сообразим с тобой на двоих… У меня дома. У меня поллитровочка припасена, картошка есть, луковица найдется…

После демобилизации Алтунин жил один. Отец погиб под Москвой в сорок первом, мать умерла от пневмонии в эвакуации в Челябинске, и в пустой комнате ему было как-то неуютно, не привык еще. Поэтому он был не прочь приглашать к себе в гости товарищей, если выдавалась такая возможность. Левкович, правда, ни разу у него не бывал, но почему бы и не скоротать вечерок с хорошим человеком Фимой Левковичем?

— Я недалеко живу, на углу Дегтярного и Малой Дмитровки, добавил Алтунин, еще не привыкший называть родную Малую Дмитровку Чеховской улицей.

— А почему бы и нет?! — просиял Левкович и Алтунин понял, что наживка проглочена, можно подсекать. — Только давай сначала ко мне зайдем, я тоже недалеко живу, в Третьем Колобовском, рядом с бюро находок…

В этом бюро находок до войны работала зеленоглазая девушка Люба с милыми ямочками на щеках. В тридцать девятом у Алтунина чуть было с ней не сложилось. Чуть… «Надо бы как-нибудь заглянуть в бюро мимоходом, — подумал Алтунин и подчеркнул зачем-то: — Просто так заглянуть, любопытства ради…» Если ради этого самого любопытства, составляющего суть оперативно-розыскной деятельности, целыми днями и ночами тоже бегаешь по Москве, то почему бы не заглянуть в восьмой дом по Третьему Колобовскому переулку?