Смерть на Параде Победы - Андрей Кузнецов

— Захваченный налетчик оказался немецким диверсантом, товарищи, — сказал на совещании в понедельник начальник отдела. — И успел, пока был жив, сообщить, что банда обретается где-то в Марьиной Роще. Мог и соврать, но все же есть приказ прочесать Марьину Рощу и прилегающие к ней районы частым гребнем.

— А в тех прилегающих районах вся Москва с пригородами, — проворчал заместитель начальника майор Гришин, желчный, въедливый, вечно чем-то недовольный.

Алтунин помнил его другим — таким же въедливым, но более веселым и дружелюбным. Душой компании Гришина нельзя было назвать, но и молоко в его присутствии не скисало от уныния. Но в мае сорок первого Гришина бросила жена, которую он очень любил, причем бросила некрасиво. Сначала долго изменяла ему, потом, видимо, желая оправдать измену, начала устраивать громкие выяснения отношений, которые были слышны на всех пяти этажах милицейского общежития на Пневой, и в конце концов ушла к летчику Рудковскому, герою Халхин-Гола, красавцу и бабнику. С тех пор Гришин и изменился. Замкнулся в себе и с каждым годом мрачнел все больше. Урки боялись Гришина, как огня, потому что знали — ни сострадания, ни снисхождения, ни вхождения в положение от него ждать не стоит, и надеяться на то, что он что-то упустит-проглядит, тоже нельзя, не тот человек. Алтунин уважал Гришина за профессионализм, справедливое отношение к людям и честность, но недолюбливал за чрезмерную категоричность в суждениях. Гришин признавал только два цвета — белый и черный, других цветов, каких-либо полутонов для него не существовало. Украл, значит, — вор. Но воры разные бывают. Один по глупости будку чистильщика обуви подломит, соблазнившись на мелочь, а другой ящиками с продсклада консервы крадет. Нельзя же всех на один аршин мерить, однобокая тогда получается справедливость, неполная какая-то…

— Мы как называемся? — усмехнулся начальник отдела и сам же ответил на свой вопрос: — Московский уголовный розыск. Стало быть, по всей Москве нам искать и положено. Кто желает сузить территорию, может присмотреть себе райотдел и подать заявление о переводе.

Желающих не нашлось. Разве можно сравнивать работу в райотделе с работой в МУРе? Престиж, романтика и все такое прочее, вплоть до перспектив.

После собрания Алтунин задержался на минуту.

— Что-то меня Левкович из НТО беспокоит, Алексей Дмитриевич, — сказал он, смущаясь от того, что приходится вот в таком ракурсе обсуждать своего товарища, сотрудника, пусть даже и не оперативника, а эксперта. — Какой-то подозрительный интерес у него к делу Шехтмана. Каждый день с вопросами пристает, хотя сам никакого отношения к этому делу не имеет.

— Чем мотивирует?

— Знакомством. Зубы лечил у убитого.

— Может, так оно и есть? — предположил начальник.

— У него какой-то очень интересный интерес, — скаламбурил, сам того не заметив, Алтунин. — Очень выраженный, детализированный… Нашли уже какую зацепку? А соседи ничего интересного не рассказали? А что в поликлинике говорят? А известно ли мне, что Шехтман раньше в другой поликлинике работал, возле Курского вокзала? Вы меньше этим убийством интересуетесь, чем Левкович.

— Это упрек? — с усмешкой спросил начальник.

— Это факт, наводящий на размышления, — ответил Алтунин, не принимая шутки. — Я не первый день в органах и не страдаю чрезмерной подозрительностью, но интерес Левковича кажется мне подозрительным. А если вспомнить, кем оказался Шехтман и что он был убит накануне своего ареста, то…

— Предполагаешь, что Левкович — информатор бандитов? — нахмурился начальник. — А не очень ли ты хватил? Я Левковича не первый год знаю и никогда ничего такого за ним не замечал. С чего бы ему в бандитские информаторы подаваться?

— Сам не знаю, потому и советуюсь, — честно ответил Алтунин. — И доказательств у меня нет, одни подозрения. Но подозрения такие, от которых не получается отмахнуться. Может, раньше случая не было, может, соблазн какой появился, женщина, например, а может, просто я — дурак контуженный.

— Дураки мне в отделе ни к чему, — покачал головой начальник. — Дураков у нас принято в ОРУД сплавлять, но тебе вроде как пока туда рано. Голова-то как, все болит?

После того, как Алтунина контузило взрывной волной, у него часто болела голова. Длинными приступами, которые не брали ни анальгин, ни водка, только от свежего воздуха становилось немного легче. Врачи разводили руками и обещали, что со временем боли уменьшатся, но точных сроков не называли. И при каждом приступе, в качестве дополнительной нагрузки, возникало у Алтунина чувство неловкости. Снаряд разорвался рядом с «виллисом» начальника дивизионного СМЕРШа, в котором ехали сам начальник, майор Попельков, начштаба полка Сафиуллин, Алтунин и попельковский водитель Максим. Трое погибли, Алтунин остался жив, и было ему неловко перед погибшими, особенно перед Сафиуллиным, у которого остались в Казани жена и четыре дочери, за свою везучесть. Непонятно чего, а стеснялся, как будто струсил или предал.

— Побаливает иногда, — небрежно ответил Алтунин, не уточняя, — что «иногда» — это через день, а то и по нескольку дней кряду. — Так что же с Левковичем делать?

— Попробуй добиться какой-то конкретики, — после небольшой паузы ответил начальник. — Спроси его в лоб, послушай, что ответит. Я пока на основании того, что ты мне рассказал, ни выводов сделать не могу, ни совета дать. Или ты думаешь, что я его сюда приглашу, кулаком по столу стукну и он мне так, с ходу, всю правду выложит, потому что я — начальник отдела по борьбе с бандитизмом?

— Я просто хотел посоветоваться, — повторил Алтунин, вставая. — Голова пухнет от мыслей, хочется посоветоваться, а с кем по такому деликатному вопросу посоветуешься? Не к Сальникову же идти…

Секретаря парткома подполковника Сальникова в управлении не любили за карьеризм, равнодушие, склонность к демагогии и высокомерие. Некоторые даже высказывали эту нелюбовь открыто, на что Сальников без всякого смущения отвечал: «Я вам не червонец, чтобы всем нравиться!» и сразу же интересовался: «Что, принципиальность моя поперек души встала?»

— К Сальникову с подозрениями лучше не соваться, — веско и со скрытым значением сказал начальник. — Попробуй вызвать Левковича на откровенность, а там решим.

«Отвали, капитан, и без тебя дел хватает», перевел Алтунин.

К обходу домов сотрудников МУРа не привлекали, не та весовая категория. Обходом занимаются райотделы, в первую очередь — участковые, которые только и делают, что обходят свои участки. Но опрос информаторов, которые хоть краем, хоть боком имели касательство к Марьиной Роще, пришлось провести не откладывая. У Алтунина таких информаторов было четверо — продавщица Зинаида из гастронома на Бахметьевской улице, разбитная аппетитная вдовушка, не раз делавшая ему намеки на нечто большее, что вполне возможно между ними; Моисеич, сторож детского парка имени Дзержинского, перешедший парку по наследству от Лазаревского кладбища, бывшего раньше на этом месте; мойщица Бахметьевского автобусного парка Елизавета Васильевна, мать вора Васи-Сапога, которого Алтунин в сороковом году пожалев, вывел из обвиняемых в свидетели, и Верка-Этажерка, нескладная колченогая дылда, торговавшая своим телом и, в придачу, разным барахлишком сомнительного происхождения.