Жажда. Тёмная вода - Ник Никсон

— Отправь Опера и Фару.

Эти двое не нашли бы броненосца на пустой улице, даже если бы он там был на самом деле.

— Нет, пусть обождут пару дней, пока не уляжется. Гортранс будет рыскать по округе, искать своих. Уверен, что вас никто не видел?

Кобальт кивнул и сказал:

— Эти дружинники там калымили втихаря.

— Кто — нибудь наверняка слышал выстрелы.

Батя подошел к окну, из него открывалась широкая городская панорама, в том числе на башни Кремля.

— Сталкеры тренировались в стрельбе на своей территории, — предложил версию Кобальт. — Они ничего не докажут.

Батя резко обернулся к нему.

— Докажут — не докажут, это не имеет значения. Главное, это может разрушить все, что я пытаюсь собрать по кирпичикам вот уже второй год! Знаешь, чего мне стоило уговорить губернатора на новое соглашение на поставку топлива? Или забыл, кто им теперь поставляет? Мы половину выручки имели от этого, а сейчас сидим с полным подвалом топлива и пустым баком воды. Суворов воспользуется этой ситуацией, чтобы нас в очередной раз дискредитировать в глазах Кремля.

— Ты сам говорил, что Иван Иванович твой друг, вот и разъяснишь ему популярно.

— Он губернатор Кремля, и в его интересах, чтобы поставки были по лучшей цене и не срывались. У Гортранса техника, больше людей и ресурсов. Они просто надёжней, и это факт, — Батя прервался, вздохнул. — Это не мы проиграли, это они победили.

Несмотря на невысокий рост, тучность, обилие морщин и седую щетину, которой можно зачищать от ржавчины трубы, Батя излучал собой недюжинную силу, мудрость и одновременно дружественную простоту. Бывший командир разведроты, побывавший во множестве горячих точках, привыкший пробивать себе путь головой. Последние годы Батя все больше стал прикипать к власти и все сильнее отдалялся от людей. Все чаще его стали приглашать на застолья Кремля и все реже он отказывался. Несмотря на это люди верили ему — его слова успокаивали, вселяли надежду.

Батя глубоко и задумчиво вздохнул. Затем произнес непривычно строго:

— Никто не должен знать! Пусть Суворов думает, что его людей урки хлопнули.

— Не узнают, — заверил Кобальт.

— А с Витькой как поступишь? У него язык — помело.

— Он никому не скажет.

— Если слухи разойдутся, мы не отмоемся. Это война, понимаешь ты или нет?!

Кобальт прошагал к карте России на стене. Помолчал, подумал.

— К черту Кремль, к черту Гортранс и остальных, — сказал вдруг он. — Пошлем их всех на хрен.

— Это как понимать?

— Так больше продолжаться не должно.

— Именно об этом я и думаю каждый день — как извертеться, угодить и тем и другим, чтобы людям было, что в стакан налить.

— А может пора перестать вертеться? И начать действовать?

Батя подошел к Кобальту, посмотрел ему в глаза.

— Помнится, я спросил тебя совета однажды, как поступить, и ты ответил: «Я сталкер, мое дело в поле ходить». Это ты делаешь и правда лучше других, вот и продолжай. А политику оставь мне. Потому что я думаю не только о том, что есть сегодня, но и том, что будет завтра…

Кобальт перебил его:

— А ты задумывался, где мы будем через год доставать лекарства, консервы, запчасти, бензин? В кольце ничего не осталось. Мы все выгребли.

— В Кольце еще полно добра. Ищите лучше, работайте тщательней. За кольцом слишком опасно.

Кобальт сделал два шага назад, чтобы охватить взглядом всю карту.

— Я говорю не о выходе за кольцо, а о том, чтобы вообще уйти из Москвы.

Батя несколько мгновений пялился на Кобальта, пытаясь понять шутит ли тот.

— И куда мы пойдем? — усмехнулся он. — Может в Оазис? Где океан чистой воды, плодородные земли и птички поют. Ты что проповедей Агронома наслушался?

Кобальт ткнул пальцем в карту. Батя подошел, взял со стола очки, пригляделся.

— Ледник Безенги, самый большой на Кавказе, — пояснил сталкер. — Ему несколько тысяч лет, толщина льда две сотни метров. Верхний слой намерз темной водой, но ниже до сих пор чистая.

Батя снял очки и разочарованно вздохнул.

— Я все рассчитал, — Кобальт схватил чистый лист бумаги со стола, начал писать. — Сто шесть человек, по два литра в день, умножаем. Три водовозки хватит, машины достанем, знаю где. Людей погрузим на автобусы, вперед пустим бульдозер, чтобы дорогу разгребал.

— Кобальт…

— С находкой Фонаря нам провизии на несколько месяцев хватит, — продолжал сталкер. — Обживемся, будем выращивать овощи и пшеницу…

Батя положил ладонь на руку сталкера. Сердце у Кобальта колотилось, на глаза упала дымка.

— Дима, успокойся. Послушай меня.

— Пять — шесть дней в пути. Мы доберемся. Мы сможем…, — тараторил Кобальт уже вполголоса. — Ледник не растаял. В нем есть чистая вода.

— Это не имеет значения.

— Почему?

— Потому что мы никогда туда не доберемся! — Батя повысил голос. — Даже до МКАДа не доедем, а знаешь почему? Голодные броненосцы, рогатые, узкорылые, хвостатые и бог знает какие еще твари живут за кольцом. Сто человек через два часа превратятся в сто трупов, и ради чего? Далекой мечты?

— Это не мечта…

— Послушай, я понимаю, почему ты хочешь отправиться туда. Будь я на твоем месте, думал бы о том же. Но эти люди не готовы умирать.

— Никто не умрет. Я не позволю.

Батя кивнул.

— Знаешь, кто также говорил мне? Мой старый друг Боря Котов, отец Фонаря. Офицер, настоящий профессионал. Я предупреждал его, что с такой силой не справится даже ему, но он не послушал.

Котов охранял группу ученых на ВДНХ. Последние остатки научного света страны: физики, химики, биологи, генетики поставили себе цель — отыскать способ очистить темную воду. Работа шла бурно, каждую неделю приходили новости об экспериментальных исследованиях, сначала на чудом выживших мышах, затем и на добровольцах. Кобальт даже приезжал туда, желая лично стать свидетелем триумфа человека над заразой. Однако прорыва так и не произошло — через несколько месяцев, абсолютно неожиданно для всех, пришло экстренное сообщение о нападении на ВДНХ тварей. Никто из Садового не успел прийти на помощь. Больше на связь группа никогда не выходила.

— С этой силой нам не справиться, — успокаивающим тоном сказал Батя. — Единственный способ выжить — оставаться внутри кольца, укреплять оборону Мида, развивать отношения с общинами, работать.

Кобальт нервно покачал головой, не желая соглашаться с этим.

— Иди к жене, отдохни, — Батя по — отечески приобнял его за плечо. — Позволь мне взять ответственность на себя за это решение.