Смерть на кончике хвоста - Виктория Платова

Без каких-либо промежуточных вариантов. Вначале Марголис какмог боролся с женоненавистническими тенденциями в творчестве подопечного. Апотом смирился и даже стал находить в этом мрачную прелесть.

— Ну что ж, Володенька, хоть этим ты отличаешься отостальных соискателей на должность Жапризо. Никаких страстей, никакихсиликоновых сисек, никаких обручальных колец. Твой аскетизм должны оценить подостоинству.

Марголис как в воду глядел. Популярность Воронова росла отромана к роману. О нем писали статьи и монографии, он занимал первые места влучших «семерках», «десятках» и «двадцатках», но…

Но в жизни Воронова ничего не изменилось. Он по-прежнему жилв двухкомнатной квартире, оставленной ему покойной матерью, по-прежнему елгеркулес на завтрак и тертые овощи на обед. И по-прежнему одевался в старуюклетчатую ковбойку с заплатками на рукавах и такие же старые джинсы сзаплатками на заднице.

Марголис, стараниями Воронова сменивший подержанную«шестерку» на роскошный джип, так и не смог втолковать Володеньке, что егопопулярность требует совершенно иного статуса.

— Я не призываю тебя ездить на уикенд в Монте-Карло, нохотя бы купи себе приличный костюм! Денег же — море!..

Воронов внял совету своего агента и обзавелся… фильтрами дляводы, душем с вибромассажем и немецким аппаратом для измерения артериальногодавления. А все свободное время проводил за классификацией и сортировкойтаблеток, микстур и аэрозолей. Марголис, два раза в неделю посещавший «приютубогого чухонца», только руками разводил.

— Ну что ты за отстойный человек, Володенька? Видели бытебя твои поклонницы!.. Ноль романтики, ноль поэзии, сплошная кружка Эсмарха икатетер в придачу.

— Гонадотропин менопаузный для инъекций, — вялозащищался в таких случаях Воронов. — Лиофилизированный стерильный порошокво флаконах. Семьдесят пять единиц препарата. По-моему, звучит оченьромантично, ты не находишь?..

Названия лекарств менялись, но в этом месте Марголис всегдасникал: бороться с Вороновым не представлялось никакой возможности. Ониработали вместе три года, и за эти три года Воронов успел стать одним из самыхвысокооплачиваемых беллетристов. Деньги Воронова Марголис исправно переводил насчет одного из коммерческих банков в Германии (в этом банке работал деверьМарголиса по материнской линии). А во все остальное с некоторых пор предпочиталне вмешиваться: пусть живет как хочет, ипохондрик проклятый. Главное, чтобыгнал макулатуру.

Обжегшись на неудавшейся поездке Воронова в Египет, литагентстал осторожнее. Он состряпал доверенность на свое имя и теперь подписывалдоговора от имени писателя. И все было безоблачно — до тех самых пор, покаВоронова не настиг творческий кризис.

Два месяца.

Ровно два месяца Воронов не мог написать на своем«Ундервуде» ни строчки. Слова, казалось, разбитые церебральным параличом, нескладывались в предложения. А сами предложения больше напоминали престарелыхинсультников. Воронов вставал в шесть утра и после добросовестного приемацелого комплекса лекарственных препаратов усаживался за письменный стол. Ондобросовестно проводил за столом часы и дни, но былая легкость не приходила.Сначала он впал в панику, потом — в неистовство, потом — в апатию. И когда досдачи рукописи очередного романа оставалась неделя, а ни одной приличнойстрочки так и не было написано, Воронов решил открыться Марголису.

Он вытащил своего литагента с очередной презентацииочередного телесериала о суровых буднях работников правоохранительных органов.Марголис успел изрядно накачаться дармовой фуршетной водкой и потому даже несразу понял суть происходящего.

— Я исписался, — трагизм происходящего заставилВоронова перейти на фальцет. — Я исписался и завалил книгу.

— Что за бред ты несешь, Володенька? У тебя же сдачатринадцатого…

— Именно. А в наличии только три абзаца.

— Только не злоупотребляй успокоительным. Скоро буду.

Как ни странно, но, переложив всю ответственность за своютак неожиданно забуксовавшую карьеру на литагента, Воронов почувствовал себялучше. Сейчас прилетит ангел-хранитель с деловитой проплешиной на макушке — ивсе разрешится само собой.

Марголис не заставил себя ждать: от вороновской способностивыплевывать шедевры зависело и его благополучие. С порога он потребовалскелетик рукописи, перечитал три квелых абзаца и глубоко задумался.

— Что скажешь, Семен?

— Да-а… Похоже, что тебе необходим творческий отпуск.Невозможно работать в таком режиме. Пять полноценных детективов в год — и такна протяжении трех лет… Умом тронуться можно. Отдохнешь где-нибудь на Канарах…

— Семен! — упреждающе поднял палец Воронов.

— Пардон… Отдохнешь на кушетке в дальней комнате.Месячишко-другой. А там видно будет.

— А издательство?

— Забудь об издательстве. Спишем все на форсмажорныеобстоятельства. В конце концов, автор твоего масштаба имеет право на каприз.Они же не варвары, должны понимать.

— А если… если она не вернется?

— Кто?!

— Ну… способность писать. Как пришло, так и ушло. Такиеслучаи уже бывали… в мировой художественной литературе.

— Ну, во-первых, ты имеешь дело не с литературой, а сбеллетристикой, — Марголис умел быть безжалостным. — И во-вторых,куда ты денешься? Владимир Воронов — это даже уже и не писатель…

— А кто? — испугался Воронов.

— Владимир Воронов — это торговая марка. Если твойчертов кризис затянется на неопределенное время — наймем литературных негров.Пускай корячатся, руку набивают.

— О чем ты говоришь? Каких нефов?

— Обыкновенных. Голодных мальчиков без амбиций. Такоепрактикуется.

— Нет! Я не могу… — Воронову вдруг стало нечем дышать,и он несколько раз беспомощно взмахнул рукой.

— Да ладно тебе. До этого еще далеко. Это я так сказал,на всякий случай.

Марголис потрепал Воронова по плечу, близко придвинулся иобнажил в улыбке острые желтоватые клыки. Три года назад он оставил всех своихмалоперспективных авторов ради одного — многообещающего. Но стоит Вороновусойти с дистанции, как Семен тотчас же найдет себе еще одного Воронова, ногораздо более талантливого. Семен будет носиться с этим новым дарованием каккурица с яйцом, утирать ему нос и придумывать биографию и повадки. И так же,поблескивая лысиной, умело окучивать все заинтересованные стороны….

От этой мысли Воронову стало страшно. Семен был его единственнымдругом, единственным окошком в большой и вопиюще антисанитарный мир. Мир, вкоторый он, Воронов, не войдет никогда. Потерять его было равносильно смерти отасфиксии. Или от сердечной недостаточности — ни один нитроглицерин не поможет.