Без аккомпанемента - Марико Коикэ

Не имей я такой привычки, я бы не стала покупать тот сборник и, сидя на пропитанном сигаретным дымом сиденье в кафе «Мубансо», никогда не раскрыла бы маленькую брошюрку под названием «Костер». Не будь этого «Костра», у меня не нашлось бы ни малейшего повода заговорить с Ватару Домото.

Располагавшееся в подвале барочное кафе, куда Рэйко привела меня и Джули, оказалось обескураживающе прозаичным. В помещении размером с небольшой погреб — неизвестно, было ли в нем хотя бы двадцать квадратных метров, — стояли ряды обращенных к стене стульев, обтянутых дешевым дерматином. В глубине располагалась единственная огороженная кабинка, где четыре человека могли сесть друг напротив друга. На передней стенке висел большой, до потолка, динамик. Больше на закоптелых светло-коричневых стенах не было ничего, даже ни единой картинки. Все, что могло привлечь внимание — это несколько посетителей, которые сидели, скорчившись, словно в вагоне поезда.

Кафе было наполнено громкой торжественной музыкой, в которой без труда угадывалось барокко. Низкие, словно ползущие по земле звуки органа были на удивление тихими — казалось, что любой вздох тут же эхом разнесется по сторонам.

— И куда ты нас привела? — громко спросила Джули.

— Тсс! — с укоризной посмотрела на нее Рэйко. Справа от входа на стене висела картонка с надписью: «Просим разговаривать тихо». Мы с Джули как по команде закрыли рты и последовали за Рэйко.

В средней веренице стульев пустовало четыре места, а в правой — два. Огороженная кабинка была занята. Как бы то ни было, стулья были расставлены по парам, поэтому усесться втроем никак не получалось. Я усадила Джули вместе с Рэйко, а сама примостилась за ними.

Поначалу я не понимала, уютно ли мне было в этом кафе. Заказанный кофе оказался горьковатым и в целом достаточно безвкусным, а барочная музыка для моего привыкшего к джазу уха звучала чересчур правильно, порой напоминая напыщенную классику с пластинок, которые тетка часто слушала в своей спальне.

Сидящие передо мной Джули и Рэйко переговаривались с помощью записок. Время от времени Джули скабрезно подхихикивала, а Рэйко, пытаясь сдержать смех, падала ничком на стол. Позади меня сидели юноши — по виду, старшеклассники — и полушепотом о чем-то переговаривались.

Рэйко передала мне блокнот, на котором тонким механическим карандашом был выведен вопрос: «Как тебе здесь?» Я написала «ничего так» и отдала блокнот обратно. Обернувшись назад, Рэйко прошептала:

— Посмотри. Тут на каждой стене есть темные круги. Это оттого, что многие посетители прислоняют туда головы.

И в самом деле, на стенах возле сидений красовались тусклые пятна, похожие на следы от людских голов.

— Гадость какая! — сказала Джули. — Получается, что это пятна от жира и перхоти?

— Тсс! — вытянув губы трубочкой, снова зашипела на нее Рэйко. Мы вполголоса рассмеялись и снова отвернулись друг от друга.

Я вынула из сумки и раскрыла купленный только что сборник стихов. Страницы пестрели мелкими, словно под линейку выведенными знаками. Иероглифы, из которых были составлены такие слова, как «фикция», «надгробие», «сомнение» и «бездействие», были написаны нервными, убегающими вверх черточками. Автора звали Т. TAMAZAWA.

Хорошие это были стихи или плохие — я не понимала. Я никогда этого не понимала. Не было еще случая, чтобы я смогла оценить достоинства и недостатки какого-нибудь стихотворного произведения. Впрочем, это касалось не только поэзии — у меня вообще начисто отсутствовали критерии для суждения о том, что хорошо, а что так себе. Просто я любила вглядываться в слова — незрелые, кичливые, обнажающие самолюбие автора или клубок его комплексов… Глядя на стайки никуда не годных, бестолковых слов, я успокаивалась. Причем, чем более бестолковым было произведение, тем более мне начинал нравиться его автор. Сама того не желая, я влюблялась в каждого, кто готов был заниматься таким глупейшим делом, как уличная продажа с трудом выжатых из себя не слишком чистых выделений.

Сколько же времени прошло до того момента? Я услышала, что дверь в кафе распахнулась, и кто-то вошел внутрь. Приятно застоявшийся воздух кафе вдруг разом устремился через открытую дверь наружу. Я посмотрела на дверь.

В кафе вошла девушка и за ней двое юношей. Девушка тряхнула каштановыми волосами, подстриженными «под Сесиль»[19], и дерзким взглядом оглядела кафе. Она была небольшого роста, с лицом, привлекательность которого заключалась в общей асимметрии — широкие глаза, маленький рот… Выглядела она очень эффектно.

Девушка быстро подошла к свободным местам около Джули и Рэйко и поманила рукой своих спутников. Высокий юноша сел рядом с ней, а еще один молодой человек, не демонстрируя ни малейших признаков смущения, опустился на стул рядом со мной. Когда он сел, до меня донесся нежный аромат, похожий на запах свежего сена. Я снова принялась читать сборник стихов.

В кафе было тихо. Лишь величественная придворная музыка и ни одного постороннего звука.

Некоторое время мой сосед сидел молча, скрестив руки на груди. Когда ему принесли кофе, он слегка прокашлялся.

— Это… — сказал он, обращаясь ко мне, — это не Тамадзавы ли сборник?

Я подняла голову. Юноша смотрел на меня с ласковой улыбкой.

— Я не ошибся?

Словно нескладная ученица младших классов, я открыла содержание книги, нашла место, где была напечатана фамилия автора Т. TAMAZAWA, и неловко протянула книгу юноше.

— Так я и думал, — сказал он, усмехаясь. — Просто Тамадзава — мой университетский однокашник.

— Да ну! — выпалила я, но тут же поправилась: — Что вы говорите.

Все-таки этот юноша был явно старше меня. По крайней мере за старшеклассника его принять было нельзя.

На мгновение наши глаза встретились в тусклом желтом освещении. Я почувствовала слепящую боль и тихонько отвела взгляд.

Трудно описать его лицо. В какой-то момент мне в голову пришло слово «иудей». Разумеется, я никогда не была знакома ни с одним евреем. И об их внешности могла судить исключительно по фотографиям. Но почему-то я так подумала. То ли из-за волнистой пряди черных волос, спадающей на его гладкий лоб. А, может быть, из-за изящных черт лица, которые делали его не похожим на японца, и плотно сжатых в прямую полоску губ. Мне показалось, что он как две капли воды похож на кого-то из красивых еврейских мужчин, которых я видела на фотографиях или в кино.

— Где ты его нашла? — спросил он, вынимая из помятой пачки короткую сигарету «Хоуп» и прикуривая от зажженной спички. Все еще робея, я, словно маленький ребенок, показала пальцем на стену:

— Там… ну, возле универмага «Фудзисаки».