Сабля Чингизидов - Арсений Ахтырцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да нужна она мне, лярва сторублевая. Циркуль вечно на этих профурсеток западает. Достал уже. Четвертая за пять лет, и ни одной нормальной.
— Пьет? — участливо спросила Лена.
— Вообще не просыхает. Я если б так пил, за месяц бы откинулся. А ей как с гуся вода. Сейчас ополоснется и сразу начнет зенки заливать. К вечеру уже никакая.
— А что супруг? — продолжала сочувствовать Лена.
— Да они вместе, — махнул рукой Толян.
На мобильник Толяну позвонили, он глянул на номер и побежал открывать дверь. Пес вскочил и радостно залаял. По коридору быстро шел худой мужчина баскетбольного роста, а Толян что-то пытался ему на ходу объяснить. Мужчина вошел на кухню и протянул руку Розуму:
— Кушнарев Эдуард. Можно ваши документы?
Розум протянул удостоверение.
— А ты не ошибся, начальник? — с сомнением спросил Кушнарев, возвращая документ. — У нас масть другая.
— Меня интересуют жильцы этой квартиры, которые жили до вас.
— А что, какие-то проблемы? — удивился Циркуль. — Я всех расселил. Никто жаловаться не должен.
— Ваша семья вселились в комнату Турпановой Софьи Ивановны, вот она нас и интересует, — пояснил Розум.
— О, вспомнили! Я еще пацан был, когда писательша съехала.
— А я ее внучка, Лена. Я вас помню, вы жили в конце коридора.
Циркуль удивленно посмотрел на Лену:
— Ну была какая-то внучка. Всех не упомнишь. Надо-то чего?
— Софья Ивановна, когда съезжала, никаких вещей не оставила?
— Да каких вещей-то? — недоумевал Кушнарев. — Столько лет прошло! Ну, может, и оставляла, разве я теперь вспомню?
— Попытайтесь вспомнить, Эдуард Иванович. Какие-нибудь вещи, бумаги, — настойчиво повторил Розум. — Это очень важно.
Циркуль хмуро взглянул на Розума:
— Ну были там, по-моему, какие-то бумаги. Я не знаю. Говорю же, пацан был. Можно мать спросить, может, она вспомнит.
— А мать с вами живет? — оживился Розум.
— Ага, со мной, щас! Отдельно живет, я ей сейчас позвоню. — Он вынул телефон и набрал номер. — Мамань, это я. Да нигде не пропал. Дела. Тут с тобой поговорить хотят про нашу соседку старую, Турпанову. — И передал трубку Розуму.
— Помню, помню, а как же! — радостно запричитала Кушнарева. — Столько лет рядом прожили! А вещей не оставляла, нет. Только две этажерки старые для книг. Так Иван их продал, зачем они нам?
— А бумаги? Бумаги какие-нибудь оставляла?
— Бумаги? Нет, не помню. Хотя погоди, были бумаги, были. В ящике. Фанерный такой, из-под посылки с сургучными печатями. Иван его на чердак снес. Дворник еще ругался. Говорит: «Вы мне пожар устроите». А Иван ему: «Ты б лучше за дверью на чердак смотрел, а то у тебя шляется там кто ни попадя. А чердак весь деревянный. Без всяких бумаг сожгут».
— А больше ничего не было?
— Нет, мил-человек, не было, больше не было. А что, потерялось что?
— Да сами пока не знаем. Спасибо, вы нам очень помогли. — Розум вернул телефон. — Как мне к вам на чердак попасть? — спросил он Циркуля. Циркуль пожал плечами.
— Идите к тете Тане, дворничихе, — ответила на вопрос Розума хозяйка Люда, появившаяся с феном в проеме кухонной двери. — Она в шестнадцатой квартире. У нее ключи от чердака и подвала.
— Спасибо большое, — поблагодарила Лена.
— Не за что. Как управитесь, приходите чай с тортом пить. Хоть с порядочными людьми пообщаешься. А то к нам одна шпана ходит. — И Люда смерила Циркуля с Толяном уничтожающим взглядом.
— Спасибо, — засмеялся Розум, — в другой раз. Привет Глоку.
— Обрадую, обязательно, — пообещал Циркуль.
Баба Таня в раздумье разглядывала удостоверение Розума:
— Я что, в них понимаю, что ли, в этих документах ваших? Участкового бы позвать, так где ж его найдешь в субботу?
— Не надо участкового, — протянул Розум пятидесятирублевую купюру.
Баба Таня долго разглядывала ассигнацию на свет, вздохнула и нехотя пригласила:
— Ладно, пошли.
— Ты давно тут в дворниках, баб Тань? — спросил Розум.
— Три года.
— А до этого?
— Учительница русского языка и литературы. Завуч 762-й школы.
— Ой, господи, извините нас! — ахнула Лена.
— Да ничего, я привыкла. Я тебя узнала. Ты Лена, Софьи Ивановны внучка. Мы к вам на новую квартиру с мужем приходили.
— Ой, точно, помню! У вас муж военный.
— Полковник в отставке. Умер четыре года назад. Инфаркт.
Лена сердито двинула Розума локтем в бок. На чердаке было на удивление прибрано. В углу аккуратно стояли два старых шифоньера.
— Вот, если есть чего, то в этих шкафах, — показала на них баба Таня, завуч 762-й школы.
Шкафы стояли вплотную друг к другу. Розум начал с переднего. Ящика не было. Они отодвинули передний шкаф и начали поиск во втором. Ящик нашелся на второй полке, глубоко задвинутый к задней стенке.
— Мы его заберем, — сообщила Лена, обнимая ящик двумя руками.
— Забирайте. Это все Софьи Ивановны, а значит, ваше.
Вернувшись домой, Розум с Леной уселись на ковер и начали разбирать старые бумаги. Ящик был забит в основном старыми квитанциями за квартиру и за свет. Ниже лежали письма, все явно советского периода, с советскими марками. На дне было несколько старых газет. «Гудок» и «Пионерская правда».
— Наверное, бабушкины первые правки, — предположила Лена. — Я оставлю письма и газеты на память.
Ничего больше в ящике не было.
— Отрицательный результат — тоже результат, — подытожил поиски Розум и понес выбрасывать оставшееся содержимое ящика в мусор. Когда он тряс ящик над ведром, из щели между фанерными стенками вылетел неровный лист бумаги и спланировал на пол. Розум аккуратно поднял листок. Бумага была желтой от времени, с необычной разлиновкой.
«Дорогая моя Леночка!» — начинался текст на листке.
— Ленка, как звали твою прабабку, Каратаеву?
— Лена, меня в честь ее назвали.
Розум продолжил чтение.
«Я окончательно решил уехать из России. Я вполне отдаю отчет в том, что больше мне с тобой и Сергеем увидеться не придется. Несмотря на то что я уважаю ваш выбор и сам не без симпатии отношусь к революционному движению в целом, но то, что происходит сейчас в России, ни понять, ни принять не могу. Впрочем, хватит! Об этом говорено достаточно.
Я закончил свои дела и сделал все необходимые распоряжения, о которых частично уже известил вас с Сережей в моем предыдущем письме как моих прямых наследников. Все мои дела и бумаги находятся и будут находиться после моей смерти у моего поверенного Тома Хатчинсона из адвокатской конторы «Адлер, Хатчинсон и Роджерс» в Лондоне по известному вам адресу. В случае необходимости вы можете обратиться в филиалы конторы в Берне, Брюсселе или Нью-Йорке.