Как я была Пинкертоном. Театральный детектив - Фаина Раневская

Отдав должное мастерству нашего кока, шестерка вдруг объявила, что намерена ознакомиться с репертуаром предлагаемого выступления.

Суетилов обиделся:

– Мы весьма уважаемый столичный театр, дали десятки концертов за эти гастроли, но нигде не подвергались цензуре!

Про десятки это он преувеличил, но цензуры не было нигде.

Девица оказалась неумолимой, из чего я заключила, что Малозаседателево все же будет называться Светлым Будущим. Но я ошиблась, очкарик оказался еще более упертым. Они расходились во мнениях только по поводу будущего названия города, во взглядах на культурные ценности были едины и крепки, как алмаз «Шах-ин-шах».

Верный своей привычке сглаживать все углы Тютелькин объявил, что нет ничего проще, чем предоставить гостям (кто у кого в гостях?) программу нашего выступления, и жестом фокусника вытащил программки из папки. Шесть голов уткнулись в тексты.

Мы были изумлены, но пока находились в благодушном настроении из-за нелепости ситуации. Что обсуждать – песни из популярных кинофильмов или сцены из не менее известных классических спектаклей? Что их может смутить – пьесы Чехова или музыка Исаковского и Дунаевского?

Потрясающе, но именно это и смутило. Когда пышногрудая девица изрекла, что в нашем предложении нет ни одного достойного пункта, Тютелькин обомлел:

– Что же в нем недостойного?

– Все мелкобуржуазное и нереволюционное! – веско добавил очкарик. – А песни? Это безыдейное выступление не сможет заинтересовать наших граждан. Вы зря потратите время, зал будет пуст!

Мы с Гваделуповым переглянулись и поспешили из салона прочь, чтобы не слышать изрекаемого псевдореволюционного бреда. Иногда лучше обывательщина.

– Интересно, как удастся выкрутиться Суетилову? – пробормотала я, а Гваделупов предпринял гениальный ход.

«На Земле весь род людской…» – разнеслось по округе. Активисты, оставшиеся на берегу на травке дожидаться своих лидеров, поспешно переместились к пристани. Постепенно к ним присоединялись сбегавшиеся со всех сторон горожане. С каждым исполняемым номером на пристани становилось все тесней, еще немного – и первые ряды начали бы падать в воду.

Гваделупов исполнял свои любимые песни из репертуара Шаляпина, потом они спели с Лизой дуэтом, потом Лиза одна «Сердце», потом Гваделупов спел «Улица, улица, ты, брат, пьяна…», вызвав неописуемый восторг у местного населения. Кто-то все же свалился в реку.

Импровизированный концерт продолжался уже минут двадцать, Гваделупов с Лизой под гитарный аккомпанемент Обмылкина исполнили «Очи черные», и наш трагик принялся за «Вдоль по Питерской», когда не выдержавшие столь антиреволюционного поведения московских гастролеров активисты покинули салон, прервав диспут о преимуществах идейных ценностей над художественными. Появление на палубе грудастой девицы совпало с фразой: «Ну, поцалуй… ну, поцалуй… ну, поцалу-уй ме-е-еня-я…», которую Гваделупов исполнял на целый тон ниже, чем Шаляпин. Увидев идейную противницу шаляпинского репертуара, он протянул руки и сделал шаг в ее сторону. Вкупе с текстом это произвело на непреклонную активистку столь сильное впечатление, что она кубарем скатилась по трапу и опрометью бросилась на пристань, расталкивая локтями слушателей.

Хохот стоял невообразимый.

Откланявшись, уставший, но довольный Гваделупов объявил:

– Концерт окончен, граждане. Не меня благодарите – вот их.

Очкарик в сопровождении идейных товарищей спешно покидал поле битвы за чистоту революционных нравов. Суетилов, глядя им вслед, вздохнул:

– Не будет концерта.

– Уже был, – сообщил, прокашливаясь, Гваделупов.

– Это мы слышали. Ну и к лучшему.

Мы не стали задерживаться у пристани негостеприимного города с неопределенным названием и засильем идиотской идеологии, надеясь, что на следующих остановках будет иначе.

Происшествие на некоторое время отвлекло всех от расследования преступления, но только на время. Малозаседателево не успело скрыться из глаз, а Проницалов взялся за свое.

И тут произошло событие, повернувшее всю историю, хотя и не сразу, – Проницалов увидел Свистулькина.

Я заметила, что Василий старательно прячется от милиционера, посмеялась, предположив, что Свистулькин должен быть на работе, а не на пароходе далеко от Тарасюков, но на том и закончилось. И вдруг трубач, на несколько минут потеряв бдительность, попал на глаза Проницалову.

– Василий? – изумился присутствию земляка милиционер. – А ты что здесь делаешь?

– Я… это… в оркестре играю.

– В каком оркестре? – продолжал недоумевать служитель порядка.

– В тутошнем, – Вася уже не был столь уверен в своей нынешней причастности к столичному искусству.

На помощь пришел Обмылкин, он принялся горячо убеждать Проницалова, что товарищ Свистулькин теперь трубач театрального оркестра и никто лучше него партию трубы исполнить не может.

– Его прислали от отдела культуры на замену Михельсону как первую скрипку, но вы же понимаете, что первая скрипка…

Проницалова, ввиду его откровенной молодости, никто на «вы» не звал, для тарасюковских он вообще был Васькой-милиционером, да и то лишь третий день, а вкрадчивый тон Модеста Обмылкина сродни взгляду удава. Милиционер, почувствовав себя не в своей тарелке, быстро закивал:

– Я не возражаю.

Словно кто-то спрашивал его разрешения.

Обмылкин, выручив свое приобретение, удалился разучивать с Гваделуповым очередной шедевр, а Василий вдруг бочком приблизился к милиционеру и тихо позвал:

– Товарищ Проницалов… Вась…

Тот обернулся, зашипев сквозь сомкнутые зубы:

– Какой я тебе Вася?

– Дак я это… показать чего хочу.

Все происходило в двух шагах от скамейки на верхней палубе в кормовой части, где я наслаждалась легким ветерком, отравляя свежий воздух табачным дымом – курить разрешалось только там.

– Ну, показывай, – милостиво разрешил Проницалов, старательно глядя в сторону от Василия.

Тот жестом подозвал земляка к корме по левому борту возле моей скамьи.

– Во!

Перегнувшись через поручни, Проницалов некоторое время внимательно изучал что-то, а потом даже присвистнул:

– И давно это?

– С той ночи, – заговорщически сообщил Василий.

Не выдержав, я тоже заглянула. Можно бы и не перегибаться, сразу виден тонкий газовый шарфик, унесенный ветром и зацепившийся за какую-то выступающую железяку почти на уровне воды (кажется, это называется умным словом ватерлиния).

Улица, улица, ты, брат, пьяна…